Анатолий Онегов – замечательный русский писатель, классик литературы, посвященной природе, автор многих книг: «Я живу в Заонежской тайге», « Карельская тропка», «Вода, настоянная на чернике», «В медвежьем краю», «Следы на воде», «Лоси на скалах», «Еловые дрова и мороженые маслята», «Здравствуй, Мишка», «Избушка на озере», «Они живут рядом со мной», «Русский мед», «Диалог с совестью», серия книг «Школа Юннатов»… «За крокодилами Севера» - книга, в которую вошли рассказы о рыбной ловле, написанные в самое последнее время и опубликованные в «Российской охотничьей газете», журнале «Охота и рыбалка. ХХI век» и газете «Рыбак рыбака».

Рассказы о рыбной ловле

Анатолий Онегов

ЗА КРОКОДИЛАМИ СЕВЕРА

***1***

ЗА КРОКОДИЛАМИ СЕВЕРА

Свое высшее техническое образование я получил в стенах ордена Ленина Московского авиационного института имени Серго Орджоникидзе. Учился я на первом – самолетостроительном факультета, где, как говорилось в рекламном проспекте, готовили главных конструкторов, главных инженеров и других ответственных работников авиационной промышленности. По окончанию института мне был выдан диплом о присвоении квалификации инженера механика по самолетостроению. Но если быть точным, то я мои друзья, собранные в группы по специальности С-4, были выпущены из института инженерами механиками не по самолетостроению, а по ракетостроению, т.е. инженерами-ракетчиками.
Уже само по себе голубое-голубое небо, да к нему еще крылья самолета – что могло быть в то время более романтичным! А если учесть, что мы, ракетчики, имели дело с еще большими, космическими скоростями, что еще до песен о путешествиях к звездам вольно оперировали различными космическими орбитами, позволявшими выйти за пределы даже солнечной системы, то можно себе легко представить, какая голубая романтика была подарена нам, пожалуй, на всю жизнь.
И в то время мы были не одинокими в совеем неудержимом стремлении в неизведанные дали…В жаркие степи и на разведку в тайгу уходили бродяги-геологи, по Северному Ледовитому океану на своих льдинах, полярных станциях, дрейфовали отважные полярники, к шестому континенту отправлялись одна за другой антарктические экспедиции… А целина? А стройки Коммунизма?.. Хотя сейчас мы и замалчиваем такие действительные подвиги советских людей, но они совершались. И очень часто именно по зову сердца, а не по некой разнарядке-обязаловке отправлялись и на целину, и на стройки Севера и Сибири многие мои современники – и таких увлеченных своей работой-жизнью людей я встречал везде, где кипела, как говорилось, большая работа, делались большие дела.
О том, что не только в нашей стране вскоре после Второй мировой войны, взорвавшей было жизнь на всей нашей земле, стали поднимать голубые знамена романтики, узнавали мы прежде всего из книг. И мы чтили имя Тура Хайердала, помнили его плот «Кон-Тики» и папирусную лодку «Ра». Мы помнили имя врача Алена Бомбара, который в одиночку на спасательной лодочке, без продуктов и пресной воды, по своей собственной воле пересек Атлантический океан, чтобы доказать, что люди, потерпевшие кораблекрушение, вполне могут выжить, оказавшись среди океанской стихии…О непознанных пока тайнах Африки, о ее животном мире рассказывал нам Гржимик, своей подводной одиссеей поражал Кусто…
Но там, на Западе, романтические путешествия и приключения были несколько иными, чем у нас, в СССР. У нас было место главным образом коллективному подвигу, а там человек утверждался в себе, побеждал и доказывал свою правоту чаще всего один на один на один со стихией. И это особенно привлекало меня. О так называемых экстремальных ситуациях, в которые может попасть человек, у нас стали громко говорить сравнительно недавно, когда подобные экстремальные ситуации стали специально создавать как шоу, развлечение и испытывать здесь кого-то чаще всего за деньги.. А там, в те не очень уж далеки от нас времена те же Бомбар, Хайердал, Кусто совершали свои подвиги, подвергали себя риску вовсе не в рамках какого-то шоу – они были замечательными исследователями, их риск был оправдан, целесообразен. Вот почему всех этих удивительных людей помним мы до сих пор. И им хотелось подражать.
Найти цель путешествия и мне было не очень трудно, но в то время не могло быть и речи, например, о кругосветном путешествии какого-то там одиночки, никто не позволил бы тебе отправиться путешествовать пешком или на том же велосипеде даже по самым ближним странам. Да и в своей собственной стране любое свое географическое перемещение ты мог планировать не далее как на два-три месяца – тогда действовал закон о тунеядстве, по которому человек, оставивший свою работу (на заводе, в учреждении), мог находиться в т.н. свободном плавании не более шестидесяти дней, а дальше он, как потенциальный тунеядец, уклоняющийся от общественно-полезного труда, получал предупреждение, а еще через тридцать дней, если за это время не успевал трудоустроиться, предавался суду и по решению суда года на два этапировался в Магадан… Ленинградским тунеядцам тут везло больше: в Магадан этапировались только москвичи, пожелавшие заняться бродяжничество, а жители северной столицы отправлялись в архангельскую область, как раз в те места, которые я тогда и намечал для своих путешествий. Словом, личная инициатива ни в каких романтических делах выскочек-одиночек у нас в то время не поощрялась – хочешь путешествовать, отправляйся путешествовать с геологами, с топографами, а в одиночку, да еще на длительный строк – ни-ни!
Вот во время такого социального прессинга и обнаружил я в себе неудержимую страсть к поиску неизведанного, страсть с путешествиям и, разумеется, не желая принудительно переселяться в Магадан, принялся искать то или иное прикрытие для своих рискованных планов…
Наверное, кто-то из моих читателей помнит повесть К.Г. Паустовского «Кара-Бугаз». Это увлекательный рассказ о путешествии автора к берегам Каспия, о зловещем заливе Каспийского моря, который, как пасть дракона, втягивает в себя морскую воду, чтобы здесь она испарялась под жгучим солнцем и оставляла после себя все новые и новые массы морской соли. Задумав рассказать нам о Кара-Бугазе, будущий классик нашей литературы, несравненный певец родной природы, писатель-лирик, принялся искать хоть какие-нибудь средства, необходимые для путешествия и, конечно, прежде всего постучался в дверь руководителя одного крупного уже в то время московского издательства и, как мог, подробно поведал ему о целях своего путешествия. Но руководитель издательства из всего того, о чем рассказал ему будущий К.Г. Паустовский, обратил внимание только на одну известную, видимо, ему и до этого деталь – на морскую соль, на так называемую глауберову соль, известную медицине и продающуюся в аптеках в качества слабительного, помогающего при хронических запорах. И опустив все, о чем еще говорил будущий автор «Кара-Бугаза»: и удивительную географию восточного Каспия, и неисчерпаемые запасы очень ценного сырья для будущей химической промышленности,- руководитель издательства грозно надвинулся на просителя и произнес примерно следующее: «Не выйдет! И как вы могли выпрашивать государственные деньги для описания слабительной соли!»..Словом денег на «Кара-Бугаз» издатель так и не дал.
Я хорошо помнил эту историю, а потому и не собирался ни у кого просить денег на свое путешествие. Мне нужна была всего-навсего бумага, охранный документ от какого-нибудь органа печати, который и не позволил бы обвинять меня в тунеядстве и бродяжничестве…Кстати, бродяжничество – это еще одна статья тогдашнего уголовного кодекса, под которую меня, путешественника-индивидуалиста, не прикрытого никаким документом, мог подвести в перспективе любой прокурор.
Но с чем, с какой идеей стучаться в двери редакции?.. Ведь я не собирался совершать географические открытия, не планировал рекордные переходы, например, пешком по Северному Полярному кругу – я хотел всего-навсего отыскать свой собственный «Край непуганых птиц» на подобие того, который когда-то встретил в своем путешествии М.М. Пришвин, или же открыть для себя, а возможно, и для потенциальных читателей свою собственную «Мещерскую сторону», которую когда-то открыл для всех нас К.Г. Паустовский.
Но такая идея путешествия казалась не слишком убедительной для нашей тогдашней массовой печати, и я принялся конкретизировать цель своего будущего похода. И тут на помощь мне пришел один из номеров альманаха «Рыболов – спортсмен», в котором я встретил рассказ о посещении автором таежного озера, затерявшегося на бескрайних просторах Архангельской земли. Тут, в этом озере автор-рыболов и встретил таких щук, которые, попавшись на крючок, таскали за собой по озеру рыбацкий плот, сложенный из еловых стволов. Нет, это были уже не щуки, знакомые многим из нас, а настоящие «крокодилы Севера»… «Крокодилы Севера!».. «За крокодилами Севера»! – вот такой флаг и появился у моего будущего путешествия…А что – совсем не плохо для той же журнальной публикации.
Вот с этими «Крокодилами Севера» я и предстал перед ответственным секретарем уважаемого журнала «Вокруг света». А для пущей убедительности, что подобное мероприятие может быть вполне интересным и отчет о нем обязательно найдет своих читателей, я прихватил с собой в редакцию журнала и недавно приобретенную книгу-альбом европейского автора Славы Штокля, посвященный ловле форели в горных речках Европы. Этот самый Слава Штокль, видимо, постоянно жил где-то на берегу форелевой реки, ловил рыбу и фотографировал все, что сопровождало его рыбную ловлю. Так вот, если некий Слава Штокль может интересовать наших граждан фотографиями и рассказами о ловле форели, то почему бы и советскому автору не попробовать занять читателя видами нетронутой северной природы и описанием схватки с «крокодилом Севера»…
Милый человек, ответственный секретарь журнала «Вокруг Света», с которым мы стали хорошими друзьями после моего возвращения из тайги, внимательно выслушал меня, без особого интереса полистал книгу-альбом о ловле форели и посоветовал мне отправиться путешествовать не по таежным дебрям, а по грандиозным северным стройкам и принести в журнал не бесцельные с точки зрения сегодняшней жизни виды и описания нетронутой тайги, а новые современные пейзажи, украшенные высоченными трубами тех же целлюлозно-бумажных комбинатов… Словом, у меня, как когда-то у К.Г. Паустовского, задумавшего свой «Кара-Бугаз», тут тоже ничего не получилось. И это меня вдохновило - значит, я на правильном пути.
Уж как прикрывал я доставшуюся мне социальную ущербность во время своего двухлетнего странствия, здесь умолчу, но только это странствие-путешествие все-таки состоялось в намеченные сроки, и теперь можно, наверное, сказать, что цели своей я вроде бы достиг: я отыскал свой «Край непуганых птиц», а там и постарался открыть для читателей свою собственную «Мещерскую сторону».
Конечно, «Крокодилы Севера» не были для меня самоцелью, но свое путешествие я совершал со спиннингом, удочками и ружьем, а потому и ждали меня впереди и медведи, и волки, и конечно, удивительные, как теперь говорят, трофейные щуки, о встрече с которыми я собираюсь здесь вам рассказать…
Но сразу оговорюсь: я далеко не сторонник никаких трофейных охот. Здесь во мне говорит и человек-рыболов, для которого его любимое занятие, рыбная ловля, это не размер улова, а прежде всего особое состояние, возможность откровенного общения с миром воды. Уж о каких еще трофеях может идти здесь речь! Противником любых трофейных охот за зверем, за рыбой делают меня и конкретные знания жизни природы: знания, доставшиеся мне в стенах Биолого-почвенного факультета Московского университета имени М.В. Ломоносова, где, уже будучи инженером, познавал основы науки о природе, и знания природы, которыми наградила меня северная тайга, где я был далеко не сторонним наблюдателем, а промысловым рыбаком и охотником.
Проверьте себя: восторг, восхищение возникают у нас встречи в природе прежде всего с выдающимися экземплярами зверей, птиц, рыб, деревьев, трав - вот, мол, какова природная сила! Но выдающиеся экземпляры для живой природы – это не только ее выставка достижений. В природе все для чего-то функционально крайне необходимо. И если мы еще не до конца понимаем роль в природе ее выдающихся экземпляров и стремимся добыть для себя, изъять из природы, именно их, то это еще не значит, что эти выдающиеся экземпляры самой природе уже не нужны, что она может без них вообще обойтись.
Я мог бы привести много примеров, подтверждающих право природы протестовать против т.н. трофейной охоты, охоты к тому же очень дорогой, доступной обычно только «денежным мешкам», которым, как правило, нет никакого дела до того же озера, до той же тайги…Но сейчас не буду этого делать, а только попрошу вас помнить, что мои встречи с удивительными щуками, которых я вправе был называть «Крокодилами Севера», никогда, как правило, специально не планировались, по большей части были случайными, как бывает случайной встреча старательного рыбака с доставшейся вдруг ему золотой рыбкой… А именно в качестве рыбака–промысловика и пребывал я в течение двух лет в Каргопольской тайге – это была вынужденная необходимость для человека, не имевшего пока иных средств к существованию.
Вернувшись в Москву после своего путешествия, я, как правило, скрывал координаты тех мест, где выпало мне встретить свой «Край непуганых птиц» - народ в то время в нашей стране был достаточно подвижным, и я основательно опасался, что кто-то, познакомившись с моими рассказами, тут же, как говорится, двинет в святые для меня места и , ворвавшись туда, будет не очень задумываться о том, чтобы эти места сохранить для других.
Опасения эти были не напрасными, ибо не раз я сам встречал таких стрелков-охотников, которые пытались попасть в мой «Медвежий край» с одной единственной целью – добыть медвежью шкуру. Но сейчас, спустя много лет, я могу назвать точные координаты той самой деревушки, которая гостеприимно встретила меня и на все два года моей таежной жизни стала для меня основной базой. Именно отсюда уходил я в тайгу на поиски дальних, отхожих, как называли их местные жители, озер, здесь зимовал, сюда возвращался из тайги после охоты за куницей. Имя этой деревушки – Поржала. Административно она относилась с Каргопольскому району , хотя находилась в десяти километрах от границы Архангельской области в окружении Вологодских земель.
До ближайшего населенного пункта Архангельской области от Поржалы было двадцать пять километров, а до ближайшего поселения Вологодской области – около двадцати километров.
В то время, когда встретился я с Поржалой, постоянных жителей здесь уже не было – за полгода до меня людей вывезли из тайги, переселив поближе к магазину и к школе, но восемнадцать вполне пригодных для жизни домов здесь осталось. В домах в полном порядке были печи, возле печи, как правило, оставались ухватник и кочерга. В домах оставалась и мебель. Не было только постели и половиков на полу. Казалось, что люди отсюда только отошли всей деревней к какому-то значительному для них событию-празднику, что отмечался где-то в другом месте, отошли, но вот-вот вернутся обратно.
В деревне в целости и сохранности были бани, амбары, устроенные от мышей на воде. На месте были и лодки, долбленые из осины лодочки-челночки – они были занесены в сараи и там хранились до лучших времен. Словом, Поржала приняла меня, как говорится, на все готовое. И я выбрал себе самый уютный домик и надолго остался здесь, как-то между прочим забыв о том, что конечной целью моего путешествия была не эта таежная деревушка, оставленная людьми, а населенный пункт Повенец – там и должны были встретиться-пересечься мои пути-дороги с путями-дорогами М.М. Пришвина, открывшего для всех нас удивительный «Край непуганых птиц» еще в начале двадцатого века.
Хоть и оставалась моя Поржала без своих постоянных жителей, но забываться ими никак не забывалась – еще в начале лета сюда, как на отгонное пастбище, отправили совхозных телушек вместе с двумя пастухами, бывшими поржаками, которые согласно и разрешили мне проживать по соседству с ними, а там и поделились со мной многими тайнами местной таежной жизни и таежных промыслов.
Местный рыбный промысел, о котором сейчас речь, никак не походил на известные промышленные способы добычи рыбы и прежде всего потому, что ни один из здешних рыбаков не занимался т.н. товарной добычей - рыбу ловили здесь только для личного потребления: сварить уху, испечь пирог-рыбник, а там, если добытой рыбы окажется больше, чем требовалось на сегодняшнюю уху и на завтрашний пирог с рыбой, то такие излишки отправляли в печь и на следующее утро доставали из печи знаменитый местный продукт – сушник.
В словаре русского языка этот продукт – сушник обычно значится как сущик и толкуется как сухая рыба, высушенная на поду русской печи. И почти всегда в таком случае подчеркивается, что сущик, сухая рыба, готовится из различной мелкой рыбешки, начиная от снетка и кончая ершами, небольшими окуньками и сорожкой-плотвой… Поржальский же сушник часто выглядел несколько иначе. Да, на этот самый сушник и у нас шла другой раз и некрупная сорожка, и невеликие окуньки, но вместе с сорожкой и окуньками жители Поржалы частенько заготавливали впрок, сушили и крупную рыбу, тех же щук и окуней. И наверное, поэтому наш сушник, как продукт, несколько отличающийся от общепринятого, и назывался нами чуть по-другому: не сущик, а сушник.
Как я уже говорил, сушник сушится на поду русской печи, предварительно вытопленной так же жарко, как топят ее под хлеб. Из хорошо протопленной печи выгребаются угли, помелом выметается вся зола, а затем на почти раскаленный под ровно выстилается солома, хорошо смоченная, омоченная в том же озере. И уже на эту солому плотно укладывается приготовленная для сушки рыба. Печь закрывается, и рыба в печи на соломе сначала печется, а затем и высыхает. Рыба сохнет с вечера до утра. И утром ты достаешь из печи готовый сушник.
Была здесь и своя нехитрая арифметика. Так, если ты сушил мелкую рыбешку, то такой рыбешки надо было отправить в печь до шести килограммов, чтобы получить один килограмм сушника. Если сушили крупную рыбу, то один килограмм сушника получался из пяти килограммов крупных окуней и щук.
Сушник, как и высушенные в печи грибы, мог храниться сколь угодно долго. По зиме из сушника варили очень вкусную уху , а из сухой щуки готовили тоже очень вкусное блюдо – сухую щуку, выжаренную в сметане. Сушник выручал людей во время того же сенокоса, когда вдали от дома надо было быстро приготовить горячую еду. Уха из сушника считалась лечебным средством, и мне не раз приходилось слышать, как местный фельдшер советовал какой-нибудь старушке, потерявшей было силы, посушить рыбу в печи, а там и сварить себе уху из сушника – именно из сушника, а не из свежевыловленной рыбы, что была под рукой.
Все тонкости приготовления хорошего, доброго сушника и все, что было связано в тех местах с этим продуктом, мне еще предстояло изучить, предстояло набраться опыта, и мои радушные хозяева-пастухи, отвечающие за совхозных телушек, отправленных на лето в Поржалу, не скупились тут на советы и подсказки, а научив меня готовить сушник, благословили и на рыбный промысел, передав мне для этой цели в собственность небольшое отхожее озерко.
Отхожими назывались здесь все озера, входившие во владения жителей Поржалы,на которые надо было уходить, отходить от деревни, как минимум, километров на пять. Пока Поржала была жилой деревушкой, у каждого нашего отхожего озера был свой хозяин. Но и тогда, когда я объявился в этих краях, память о прежних хозяевах отхожих озер была еще жива, а потому мне и указали путь по тайге в сторону той воды, которая хозяина в то время уже не имела.
На свое отхожее озеро я отправился рано утром, еще в сумерках плыл на лодке по Домашнему озеру, на берегу которого и стояла Поржала, в самый его конец, в Концезерье, а далее – старая таежная тропа, в конце которой и встретила меня отведенная мне для рыбной ловли вода.
Как я уже говорил, рыбная ловля местными рыбаками велась исключительно для обеспечения собственного хозяйства и никогда не предполагала выхода на рынок, и может быть, и поэтому здесь, в Поржале, так и не появилась никакая чрезвычайно уловистая промышленная снасть. Сети у поржаков были, они вязались из обычной катушечной нитки, аккуратно оснащались и берестяными поплавочками и грузилами-камешками, но этими сетями наши рыбаки пользовались опять же чаще всего для того, чтобы быстро поймать рыбу на ту же уху. Все сети здесь были т.н. торбальные – такой сеткой осторожно окружали какой-нибудь заливчик, заросший травой, а там длинным шестом, торбалом, стволиком той же ели, сохранившим на конце культю корня, торбая, выгоняли из травы в сеть ту или иную рыбешку. Торбанут раза два, много – три – вот и уха на всю семью. Правда, ближе к осени, когда в озере обнаруживали себя стаи плотвы-сороги, когда эта сорога начинала гулять ятвой, стаей, у самой поверхности, то и дело выплескиваясь из воды, эту самую сорогу-ятву, ловили в сетку и побольше, чем на вечернюю семейную уху – тогда добытую рыбку сушили и убирали про запас на зиму…Вся же остальная рыбная ловля и ловля прежде всего хорошей, крупной рыбы (щука, окунь) велась исключительно крючковой снастью.
Знали в Поржале и жерлицы, именуемые здесь «крючками», знали и дорожку – сами готовили для такой снасти и крючки-двойники и тяжелые, но не колеблющиеся, а вращающиеся латунные или медные блесны-ложки. Но, по моим наблюдениям, самым главным орудием были тут все те же удочки: обычная, поплавочная, на которую ловили тех же окуней, а еще удочка-макалка, удочка живцовая с большим крючком на металлическом поводке и с большим поплавком-трубочкой, скрученной из берестяной полоски. Этот поплавок, изготовленный из бересты, предназначался не только для того, чтобы удерживать на месте живца, посаженного на крючок – поплавок-трубочка при легком ударе о воду обычно издавал громкий звук-бульканье, и такое бульканье, считалось и не без основания, должно было привлекать щуку. А у щуки есть такая манера: покидать свою засаду и незаметно подбираться к тому месту, где резвится, кормится, мечет икру рыбешка помельче. И не раз такие маневренные щуки тут же обнаруживали мою лодку, возле которой собиралась та же сорожка и где я эту сорожку преспокойно потягивал из воды на свою легкую поплавочную удочку, тайно подкрадывались ко мне и обычно не упускали случая здесь поохотиться…
Хватали такие щуки и зазевавшуюся сорожку, и беспечных окуньков, бросались и к рыбешкам, попавшимся мне на крючок. Я , конечно, уже знал за местными щуками эту слабость – устраивать свои засады под моей лодкой, а потому, не дожидаясь, когда такой пронырливый охотник сорвет сорожку или окунька с крючка моей поплавочной удочки, заранее, предварительно булькнув как следует поплавком, опускал неподалеку от лодки живца , насаженного на крючок удочки-макалки.
Часто рыбаки на таком отхожем озере, где не было ни лодки, ни плота, устраивали свою рыбную ловлю следующим образом: поймав легкой поплавочной удочкой несколько небольших рыбок, рыбак оставлял эту удочку на берегу, а сам с удочкой-макалкой отправлялся по берегу от одной «вершины» к другой, т.е. от одного упавшего в воду дерева до другого, и у каждой подходящей «вершины» принимался булькать своим берестяным поплавком. И очень часто после такого путешествия-бульканья наш рыбак возвращался к своему присталищу, где ждал его вечерний костерок перед дорогой домой, с очень приличным уловом – пять, шесть, а то и все десять щук были не редкой наградой за такую усердную работу.
Рыбу, пойманную на отхожем озере по летней, жаркой погоде, надо было побыстрей пустить в дело: если отхожее озеро недалеко от деревни , от дома, то с рыбой надо было поторопиться домой. А если отхожее озеро далеко от деревни, то рыбу надо было здесь же обратить в сушник. А для этой цели почти на каждом, удаленном от деревни отхожем озере кроме ладной охотничьей избушки была еще и печь для сушки рыбы.
Такие печи устраивались рядом с избушкой, устраивались почти точно так же, как русская печь, только без трубы – как древние печи в курных избах. Над такой печкой наводился навес из бересты, чтобы глину печи не размыло дождями. А все остальное, как дома, как в деревенской избе. И сам очаг печи на отхожем озере был не на много меньше, чем очаг печи в деревенском доме: если с пода русской печи в деревенском доме обычно можно было снять за один раз килограмма полтора сушника, т.е. можно было сразу отправить в такую печь девять-десять килограммов пойманной рыбы, то с печи на отхожем озере обычно можно было получить такого же сушника около одного килограмма, т.е. за один раз эта печь могла принять пять-шесть килограммов свежей рыбы. На тех же отхожих озерах, где уловы могли быть побольше, нередко устраивали и по две печи или одну большую… Словом, все было тут учтено, все рассчитано, и все эти расчеты мне и предстояло всегда помнить в моей работе таежного заготовителя.
На моем первом отхожем озере не было ни лодки, ни плота. Не было ни избушки, ни печи, а потому, собрав свой дневной улов, я должен был спешить в деревню и уже там топить печь и выкладывать на под хорошо протопленной печи, на солому ( или тростник), хорошо омоченную в воде, пойманную мной рыбу.
В первый день знакомства с озером мне предстояло прежде всего обзавестись подходящим плавсредством, и я тут же принялся валить сухие елки и вязать из еловых бревен плот.
К полудню плот был готов. Для перемещения по водному пространству моему плавсредству полагался еще и шест – на шест пошел стволик долговязой елки, которая не смогла никак угнаться в росте за своими товарками и не так давно засохла. Прочным шестом, как шестом, надо было отталкиваться от более-менее твердого дна, а там, где слишком глубоко, моему шесту предстояло работать, как байдарочному веслу.
Для первого выезда на озеро было приготовлено и с десяток шестиков – на них, как и на шест-весло, тоже пошли сухие елки, только поменьше ростом. Эти шестики предназначались для моих жерлиц…Словом, теперь только вперед к рыбацкому счастью!
Но мое, казавшееся совсем близким, счастье рыбака-заготовителя почти тут же было поставлено под вопрос… Во-первых, быстро, легко передвигаться на своем плоту вдоль берега озера я не смог: через каждые двадцать-двадцать пять метров от берега в глубину тянулись упавшие когда-то в воду здоровенные елки – «вершины», как их называли местные рыбаки. Именно у этих «вершин» и потягивали они обитавших здесь окуней, именно здесь «выбулькивали»-призывали к себе местных щук. Но мне ели-«вершины» мешали – их то и дело приходилось обходить стороной, по глубине, где шест уже никак не доставал дна. Плавать на громоздком плоту, как на байдарке, было не очень удобно, на то, чтобы всякий раз огибать «вершину», уходило много времени, и я уже стал опасаться, что мне может не хватить остатка дня, чтобы зарядить все свою крючки-жерлицы.

***2***

Не менее сложную задачу пришлось решать и, подыскивая место, где воткнуть в дно шесты для жерлиц. Конечно, мне хотелось установить свою самоловную снасть между двумя «вершинами», но так, чтобы шнур жерлицы, распущенный щукой, не позволил бы ей уйти ни в ту, ни в другую «вершину», чтобы рыбина не запутала снасть в корягах. И первое такое подходящее место вскоре я отыскал, но, увы, здесь, между «вершинами», было так глубоко, что дна не доставал не только шестик, приготовленный для жерлицы, но и мой более серьезный шест-весло.
Шестик, приготовленный для жерлицы, нащупал дно только у самого берега, но ставить здесь самоловку было не менее опасно – рыба, попавшаяся на крючок, могла пойти в берег, а почти вся прибрежная полоса тут была завалена теми же самыми корягами. И здесь и рыбу, и снасть можно было легко потерять.
Словом, с грехом пополам я наконец насторожил с пяток жерлиц, а затем оставил этот берег с его «вершинами» и подался в левый угол озера, где угадывался заросший водяной растительностью залив.
Залив оказался интересным. Он был во власти кувшинок и белых лилий, но среди этих кувшинок и белых лилий то здесь, то там попадались чистые оконца, но в этих оконцах я тоже не рискнул поставить жерлицы: рыба, уйдя в траву, либо сорвется с крючка, либо отчаянно запутает снасть в траве…Шестики с жерлицами я рассчитывал установить почти по самому обрезу травы, уже на чистой воде, но здесь меня ждало новое разочарование… Хоть дно в этих местах было и не очень далеко, но самого дна, как более-менее прочного грунта, здесь не было и в помине – шестик, приготовленный для жерлицы, уходил и уходил в вязкую кашу-ил и не встречал на своем пути никакого препятствия. Не нащупал прочного дна и мой шест-весло. Вот и пришлось искать и искать такое место, где можно было хоть как-то установить мои жерлицы… Правда, каша-ил, которая только условно могла называться здесь дном, хоть и принимала без особого сопротивления мои шестики, но, приняв их, уже не так легко отдавала обратно, будто засасывала, затягивала в свою стихию. И это обстоятельство немного обнадеживало: значит, даже очень приличная щука не сможет так легко вытянуть шестик с жерлицей из трясины и уплыть вместе с ним. А если и выдернет и уплывет, то шестик, стволик сухой елки, не утонет, а останется на воде поплавком и сразу укажет мне место, куда утянула его упорная рыбина.
Хотя и боялся я, что не успею до вечера, до темноты зарядить все ловушки, но к концу дня свою работу я справил, да еще наловил с десяток окуньков поприличней для вечерней ухи, которую и сварил на берегу своего первого отхожего озера, а затем с аппетитом употребил сам и накормил вареной рыбой своего друга-спутника, щенка-крошку, которого отыскал по пути в Поржалу и который теперь сопровождал меня во всех моих походах.
Хоть и не сравнить никак по страсти, по искренним переживаниям рыбную ловлю-увлечение, которую ведут рыбаки-любители на свою спортивную снасть, с работой-обязанностью рыбака-добытчика, но, честное слово, что-то от глубокого чувства честного охотника, от той древней страсти, которую до сих пор храним мы, рыболовы-любители, есть и у нормального рыбака-заготовителя, если, конечно, он не деградировал совсем в своей каждодневной, обязательной, тяжелой и не всегда удачной работе.
Уже совсем потом, на втором году жизни-работы в тайге, я начинал обнаруживать в себе тяжелую усталость от вынужденной каждодневной охоты за добычей. Помнится, как-то тогда, в один из вечеров поздней холодной осени, когда в озере все еще стоял мой перемет, который надо было два раза в день проверять, оставил я в своем дневнике такую запись: «Как хочется все бросить, забыть этот перемет, этих щук, окуней, налимов, эту печь, эту солому, омоченную в озере, и этот сушник – забыть хотя бы на время, чтобы разучиться считать килограммы добытой и высушенной рыбы. А потом, отдохнув, выехать на озеро всего лишь с одной единственной удочкой, остановить лодку возле ската с луды и забыть все на свете над поплавком, застывшим посреди воды… Когда-нибудь это обязательно случится…»
Эту запись сделал я более чем год спустя после знакомства со своим первым отхожим озером. Но тогда, когда я впервые зарядил, как говорили здесь, свои крючки-жерлицы, меня вела в завтрашний день, к завтрашней встрече с моей самоловной снастью доподлинно чистая охотничья страсть: что будет на следующее утро?
И следующее утро наступило. Снова лодка на Домашнем озере, дальний конец озера – Концезерье, тропа по тайге, наконец мой причал-присталище и мой плот… На озере тишина – ни ветерка, полный штиль. Кое-где еще лежали на воде, правда, уже поредевшие от утреннего света, белесые языки ночного тумана… Вглядываюсь в даль, стараюсь разглядеть свои шестики, свою снасть и заранее угадать, что ждет меня там, впереди…
Первой жерлицей никто не заинтересовался, здесь цел и бодр живец – небольшой окунек. Вторая жерлица – еще издали угадываю, что шнур распущен. Осторожно подвожу к шестику свой плот. Шнур распущен весь – значит, щука не бросила живца на полпути. Беру в руки шнур и чувствую рыбину. Щучка небольшая – что-то около килограмма весом.
Третья жерлица – как и вчера насторожена, цел, не уснул живец. Четвертая жерлица – и еще одна щучка, подобная первой, может быть, чуть-чуть побольше. Пятая, последняя жерлица возле « вершин» - и снова щучка, килограмма на полтора.
Отправляюсь в заросший травой залив. Издали вижу свои колышки… Крайняя жерлица – шнур распущен, но уходит не на глубину, а в траву. Чувствую по шнуру, что рыба на крючке. Приходится довольно долго воевать не столько с рыбой, сколько с травой. Война оканчивается для меня благополучно.
В итоге уже четыре щуки – это килограммов пять рыбы, это почти полная печь, это больше одного килограмма сушника. Увы, рядом с охотничьей страстью во мне выстукивает, крутит свой арифмометр и бесчувственный счетовод-заготовитель…К четвертой щуке добавляется и пятая – и тоже здесь, в заливе. И опять рыбина почти стандартного размера – килограмма на полтора.
Ловлю живцов, заряжаю сработавшие жерлицы, подаюсь в сторону присталища, где ждет меня мой щенок. Тут останавливаюсь у «вершины» и быстро достаю из воды приличных окуньков на уху… И опять: варить уху, ужинать и торопиться домой сушить рыбу
Первый день промысла был удачным – рыбы полная печь, на утро из печи достаю почти полтора килограмма сушника. Что будет дальше?
Снова мое отхожее озеро, снова плот, снова шест то находит, то теряет дно, когда плот обходит упавшие в воду ели–«вершины».
Шнур жерлицы распущен весь, натянут и косо уходит в сторону соседней «вершины». Шнур не настолько длинный, чтобы щука смогла добраться до «вершины», но снасть что-то мертво держит на дне. Стараюсь узнать, что там внизу, на другом конце шнура – слегка потягиваю его на себя. Еще , еще раз, и вдруг чувствую, что шнур как будто чуть подался. Еще, еще раз коротко потягиваю на себя снасть, засевшую на глубине – коряга или еще что-то, что до этого прочно удерживало распущенный шнур жерлицы, будто сразу исчезла, и я легко достаю шнур из воды.
Сам шнур цел – да его и не очень легко разорвать, я сам скручивал его из двух капроновых шнуров. На таком «тросе», наверное, можно тянуть за собой и мой плот…К концу шнура привязан хитрым, самым прочным узлом карабин. Выше карабина по шнуру скользящий груз-оливка, а к кольцу-вертушку карабина крепится стальной поводок из прочной струны. Далее тройник с фирменным припоем – прочный тройник, качество которого, как и прочность карабина, я придирчиво проверял.
Увы, следом за шнуром из воды ни появилось ни поводка, ни тройника и, конечно, не появилось и рыбы, распустившей жерлицу и затащившей снасть под какую-то корягу…
Осматриваю спасенную снасть и удивляюсь: с какой же силой надо было крушить ее, чтобы вырвать из стальной пластинки хомута карабина его кольцо-вертушок. Уже потом, дома, я снова и снова проверяю свои карабины, снова и снова подвергаю их различным испытаниям, рву во время таких испытаний шнуры, но сам карабин сокрушить никак не могу.
Да, братцы мои, тут поработала скорей всего очень приличная щука: как-то зацепив шнур жерлицы за корягу, она сломала карабин и ушла с крючком и поводком.
Нет, мне не так было жалко себя, потерявшего приличную рыбину – я жалел щуку: как она теперь там, в озере, с крючком в пасти, выживет или нет?
Тогда еще у меня не было встречи с щукой, носившей у себя в желудке давно доставшийся ей крючок-двойник. Эта щука соблазнилась живцом на моем перемете и никак не выглядела худой, истощенной… Еще позже мне попалась на спиннинг щука с зимней блесной в желудке. И как мне представлялось, отсутствием аппетита эта рыбина вроде бы не страдала и выглядела вполне прилично для щук ее размера. Видел я как-то потом и блесну, большую, продолговатую, которая осталась у щуки после встречи с рыбаком, блеснившим рыбу по первому льду. Эта блесна свисала с нижней челюсти у рыбы, а сама рыбина попала в сетку на Онежском озере и, по рассказам известного мне своей честностью, рыбака, никак не походила на дистрофичку… Словом, случаев, когда щуки, «награжденные» крючками, блеснами, продолжали жить, охотиться, мне известно сейчас достаточно много, но тогда я все же переживал: как она, моя разбойница… И велика ли она на самом деле?
Свое отхожее озеро я посещал недолго – все местные рыбаки безоговорочно следовали давно известному им правилу: на небольшом отхожем озере рыбу можно было ловить три, четыре, много – пять, шесть дней. Мол, в первые дни ты вылавливал всю щуку, вышедшую из глубин на охоту, а далее надо было оставить озеро в покое и дать рыбе время снова скопиться, выйти из глубин и занять удобные для охоты места…В конце концов я так и поступил, оставив озеро отдыхать после моего нашествия. Но до этого мне представился случай все-таки до конца убедиться, что в моем озере обитали не только полуторакилограммовые щучки.
На четвертый день работы с жерлицами в заливе, заросшем кувшинками и белыми лилиями, я не обнаружил одного шестика – он исчез вместе с самой жерлицей.
Я уже говорил, что шестики здесь приходилось устанавливать с опасением, что однажды какая-нибудь щука посолидней все-таки раскачает мой шестик и утащил его куда-нибудь вместе с моей снастью. А потому каждый раз, наведываясь сюда, к своим ловушкам, я обязательно проверял, как крепко держатся мои шестики в каше-иле. Но ото дня ко дню, как казалось мне, шестики держались на месте все надежней и надежней, а потому я и перестал за них особенно беспокоиться. Но тут какая-то, видимо, достаточно солидная щука соблазнилась либо живцом-окуньком, либо другой щукой, поменьше, что до этого атаковала живца-окунька и уже распустила жерлицу, и раскачав шестик, вытянула его из ила и увлекла куда-то за собой.
Я обследовал все берега озера, внимательно приглядывался к каждой «вершине» – может, именно здесь нашла себе убежище рыбина, утащившая у меня снасть, но нигде ни в тот день, ни на следующий свой шестик я так и не обнаружил
И тут я мог сделать вывод, что в моем отхожем озере, кроме той щуки, что сокрушила мой карабин и осталась с крючком и стальным поводком, была и другая могучая рыбина, оказавшаяся способной утащить у меня жерлицу вместе с пятиметровым шестом.
Итак, щук-патриархов, что обитали в моем отхожем озере, мне в тот раз увидеть так и не удалось, но то, что они здесь есть, я уже не сомневался. И эту мою уверенность единогласно поддержали и мои друзья, рыбаки-пастухи: мол, есть там такие черти, что рвут-крушат любую снасть…
Свое отхожее озеро я покинул после почти что недельного промысла все-таки с легкой душой: сколько-то рыбы я здесь поймал, сколько-то сушника насушил, почти убедился, что «Крокодилы Севера» все-таки существуют, а еще почти подружился с медведем, который, выходило, контролировал все таежные угодья вокруг моего отхожего озера…
О том, что кроме меня хозяином здешних мест является еще и медведь, догадался я уже в первый день знакомства с озером : вечером на обратном пути к дому на тропе обнаружил я следы довольно-таки крупного медведя. На следующий день медведь снова проверял, кто и с какой целью явился на его озеро, а там, видимо, убедившись, что ни я, ни мой щенок-крошка не представляют для него никакой опасности, совсем успокоился и тут же решил заполучить с меня дань за пользование его угодьями…
Возле своего присталища уже в самый первый день я отыскал оставленную кем-то здесь старую кошелку, сложенную из еловой дранки, и тут же приспособил ее для хранения пойманной рыбы. Перебираясь с поплавочной удочкой в руках с одной «вершины» на другую, я складывал пойманную рыбу в кошелку. Кошелка с рыбой оставалась все время на берегу, и я даже не задумывался, что кто-то проявит особый интерес к этой самой кошелке. Но вот, обловив очередную «вершину» , я возвратился к своей кошелке и не нашел ее на месте. Поискал вокруг и только тут обнаружил чьи-то большие, глубокие следы в сыром мху, что лежал по берегу озера. А там в стороне от берега увидел и свою кошелку, но увы, уже пустую…Хитрый мишка, который, конечно, внимательно следил за мной, дождался, когда я отойду подальше , ухватил кошелку двумя лапами, отнес ее в сторону, вывалил на землю рыбу, употребил ее по назначению и удалился довольный собой в тайгу.
Ежедневные путешествия с утра пораньше в тайгу и в тот же день обратно с рыбой к печи, конечно, утомляли и, оставив свое первое отхожее озеро, которое уже на четвертый день нашего знакомства стало явно отворачиваться от меня, я задумался: не отправиться ли мне куда-нибудь подальше, но только туда, где есть и крыша над головой и печь для рыбы…Мои доброжелатели-пастухи поддержали мои планы и указали тропу к еще одному отхожему озеру по имени Долгое, на берегу которого я и встретил и приличную избушку, и две пригодные для производства сушника печи. Была на Долгом озере и ловкая, удобная лодочка-челночек, хотя и давно состарившаяся, но еще пребывавшая, видимо, в добром здравии, по крайней мере, выбравшись на воду в этой посудинке, я не обнаружил здесь сразу никакой особенной течи.
Совсем рядом с причалом-присталищем в озеро приходил небольшой, но полноводный даже сейчас , по лету, ручей – он приходил сюда из другого озера, что лежало немного повыше Долгого и, судя по всему, этот самый ручей служил обитателям здешнего подводного мира дорогой, по которой они и совершали время от времени свои путешествия из одного водоема в другой.
Добравшись до Долгого озера, ручей сразу терялся среди зарослей кувшинок и белых лилий, затем снова угадывался открытой водой – коридором, немного раздвигавшим подводные заросли. К этой открытой воде я перво-наперво и подвел свое суденышко, тихо остановил его здесь и опустил в воду червя, насаженного на крючок легкой поплавочной удочки.
И озеро тут же ответило мне – поплавок качнулся, а затем быстро ушел под воду. Подсечка – и в лодке первый, правда, не очень великий окунек, пойманный здесь. Затем еще и еще окуни и наконец плотвичка-сорожка. Она вроде бы чуть великовата для живца, но все-таки я настраиваю свою удочку-макалку и отправляю в прогал между листьями кувшинок сорожку, посаженную на крючок.
Поплавок у моей живцовой удочки вовсе не из бересты, как принято здесь – эстетика его куда выше: это большое гусиное перо с аккуратно обточенным пробковым шариком ближе к вершинке. Поплавок скользящий, чтобы удобней забрасывать подальше живца… Живец, оказавшись в воде, сразу принимается подергивать мой поплавок: раз-раз-раз – поплавок дергается все чаще и чаще и упорно стремится к листьям кувшинок. Я догадываюсь, что моя сорожка могла обнаружить поблизости охотника-хищника и теперь хочет укрыться от него. Но охотник опережает жертву – поплавок сразу перестает подпрыгивать, меняет направление движения на противоположное и начинает косо уходить под воду.
Поплавок исчез под водой… Еще немного подождать: пусть щука остановится и разберется с живцом, которого скорей всего схватила в начале атаки поперек туловища. Теперь она должна перехватить его так, чтобы проглотить вперед головой.
Что происходит сейчас там, в воде, я могу только догадываться, чтобы более-менее точно определить время подсечки… Подсечка. На крючке сразу ощущается вроде бы живая тяжесть, но почему-то не похоже, чтобы моя добыча, оказавшаяся на крючке, активно сопротивлялась, стремилась уйти в сторону и т.п.
Моя живцовая удочка-макалка – это почти шестиметровое, четырехколенное сооружение из прочного бамбукового хлыста – снасть самодельная, сработанные моими же руками, а потому я и не переживаю: выдержит или не выдержит она очередную встречу с тайным пока для меня обитателем подводного мира…
Этой моей удочке пришлось однажды на реке Неруссе в Брянской области один на один стоять против щуки-громадины, размером с кормовое весло той лодки, к которой я старался подвести в конце концов это страшилище, соблазнившееся небольшим пескариком, посаженным на крючок, привязанный прямо к жилковой леске без всякого металлического поводка. Тогда на пескариков я выманивал из-под переката разбойных окуньков, и такие окуни нет-нет да и поддавались на мои хитрости. Все шло хорошо, но тут вот эта самая щука…
С щукой пришлось повозиться довольно долго, то подводя ее поближе к лодке, а то отпуская обратно в глубину, не в силах дальше удерживать на месте. Несколько раз я видел эту рыбину совсем близко – видел и свой крючок, впившийся в угол щучьей пасти, видел и леску-жилку, идущую от крючка к моему удилищу, и молил бога только о том, чтобы щука не вздумала развернуться на месте в левую от себя сторону, чтобы моя леска и дальше оставалась только слева от острых щучьих зубов и не попала рыбине в пасть…И не допустить опасный маневр мне пока удавалось: всякий раз я подводил щуку только к левому борту лодки , и здесь, развернувшись в правую от себя сторону, рыбина снова скрывалась в глубине, пока так и не перекусив мою леску.
Наконец щука начала сдавать – она уже не так сильно тянула за собой мою снасть. Еще немного, и я смогу изловчиться, ухватить рыбину за глаза и вытащить в лодку… Так бы скорей всего все и случилось, если бы не сорока…Да, да, самая обыкновенная сорока, пронырливая, разбитная, дотошная птица-беда…
Когда я подводил к лодке попавшуюся на крючок щуку, удилище поднималось всякий раз все выше и выше и в конце концов оказывалось над низкорослыми кустами, что тянулись вдоль всего берега – ну, ни дать, ни взять – настоящая сухая ветка, торчащая над окружающим пространством. Вот на эту самую «сухую ветку» и решила почему-то опуститься-присесть вездесущая сорока… Под тяжестью птицы вершинка удилища согнулась дугой, леска, державшая щуку возле борта лодки, сразу ослабла, и щука, видимо, почувствовав, что ее больше ничто не держит, мотнула головой и скрылась под моей лодкой вместе с откушенным от лески крючком.
Леска диаметром что-то около 0,3 миллиметров, конечно, не могла противостоять щучьим зубам, но само удилище и тогда, как и много позже, выдержало все, что выпало на его долю.
Вот и теперь, обнаружив какую-то живую тяжесть на крючке своей живцовой удочки, я без всякого опасения за крепость снасти, старался упорно, хотя и не спеша подтягивать эту самую тяжесть к себе…Еще, еще немного – и подсачек уже опущен в воду… Еще, еще… И тут из воды стал показываться широкий щучий хвост. Что за чудо: рыба, попавшаяся мне на крючок, идет вперед хвостом?.. Хвост и половина туловища все ближе и ближе. И тут я вижу, что этот хвост и часть туловища вполне приличной щуки торчат из здоровенной пасти другой рыбины, которая тоже приближается ко мне. В конце концов в подсачке оказываются и щука, первой заметившая мою сорожку и попавшаяся на крючок, и другая щука посолидней, которая, отметив, что ее товарка увлечена чем-то очень важным для нее, а оттого и оказалась неосмотрительно на открытом месте, тут же оценила обстановку и атаковала свое соплеменницу.
Щука-жертва потянула всего на один килограмм, а вот щука посолидней уже как следует напрягла пружинный динамометр – в ней оказалось ровно четыре килограмма.
Вот так, собравшись поймать хоть какую-нибудь рыбешку на уху, в первый же вечер на Домашнем озере, я вернулся в избушку с уловом как раз на целую печку и на следующее утро достал из печи свой первый килограмм продукта-сушика.
Такая неожиданная встреча сразу с двумя щуками меня, разумеется, обрадовала, и на следующее утро, прихватив с собой, как вчера, только две свои удочки, я подвел лодку опять к тому же самому счастливому для меня коридору-прогалу в траве. Но, увы, в этот раз меня ждали здесь только окуньки и сорожки.
Оставив заросший травой залив возле присталища, отправляюсь облавливать «вершины». Проверяю здесь все возможные щучьи засады: результат неважный – всего две небольших щучки, каждая из которых еле-еле дотягивает до килограмма.
Оставляю удочки и настораживаю крючки-жерлицы. На утро объезжаю настороженные с вечера самоловки, но ничего хорошего нет. Возле моих жерлиц крутятся, видимо, только малолетние щурята. Они кидаются к моим живцам, иногда и распускают шнур и утаскивают недалеко свою добычу, но тут либо срывают живцов, либо, потерзав их острыми зубами, в конце концов бросают добычу. Часто таким щурятам-недомеркам не хватает и сил выдернуть шнур из расщепа рогульки – тогда они только режут живцов и, не добившись ничего, куда-то уходят.
Когда в водоеме изо дня в день хозяйничают небольшие щучки-щурята, знайте, рыболовы, поблизости приличных щук здесь, увы, нет: либо они уже отохотились и где-то отдыхают, либо они по какой-то иной причине отсутствуют здесь вообще. К сожалению, именно последним обстоятельством чаще всего и объясняется подобная вольница щурят-малолеток.
Совсем недавно выпало мне навестить небольшое озерко по имени Изерко, которое я знал давно и которое очень любил. Это озерко было совсем рядом с моим Пелусозером, на берегу которого стоит до сих пор мой дом и где я прожил более десяти лет. Вот и теперь, оказавшись на Пелусозере, я тут же отправился на свое Изерко, которому когда-то я и мои сыновья распевали такую немудрую песенку-приветствие: «Изерко, Изерко, засверкай, как искорка, принимай по-царски нас, ну, хотя бы изредка». И когда-то Изерко действительно одаривало нас своими дарами-встречами с необыкновенными окунями и с чудесными щуками. Но в тот раз, о котором сейчас речь, в знакомом озерке встретили меня только щурята-карандаши.
Эти рыбки-сеголетки, появившиеся на свет только этой весной, были по всем своим повадкам самыми настоящими щуками – они проявляли далеко не бескорыстный интерес к моим блеснам и в своих бездумных атаках умудрялись даже зацепиться как-то за крючок тройника.
Я продолжал обследовать все известные мне здесь щучьи засады и только в одном таком месте выловил наконец небольшую щучку – весом эдак граммов на триста. К счастью, она почти совсем не поранилась, и я легким сердцем отпустил ее обратно в озеро… А в деревне, из рассказов наших дачников, узнал, что дорогу к Изерко еще с самой весны проложил некто Вадим, определенно туповатый человек в своей заготовительной страсти. Изерко его встретило откровенно, по-царски, и он , чуть ли не каждый день досаждая нашему озерку, еще до моего приезда успел здесь выловить спиннингом аж семьдесят два щуки… Этот Вадим вел точную бухгалтерию своим подвигам и не преминул поделиться ею со мной…
Все стало ясно: щука побита, остались только щурята, карандаши-сеголетки и, видимо, еще сколько-то трехсотграммовых щучек-щурят, появившихся на свет год тому назад. Летом ручей, соединяющий Изерко с Пелусозером, мелел, и по нему в это время не могла попасть в наше милое озерко никакая рыба. Да и зачем среди лета идти сюда приличной рыбе из Пелусозера – она будет стремиться сюда только по весне, будет искать места для нереста.
Вот так вот другой раз весьма просто извести хорошую рыбу в не очень большом озерке с помощью, казалось бы, совсем спортивной, спиннинговой снасти…
Спиннинг с собой в первое свидание с Долгим озером я не взял, вскоре отказался и от жерлиц, а потому продолжал и продолжал разыскивать рыбу, вооружившись только двумя удочками: легкой поплавочной и живцовой удочкой-макалкой. С грехом пополам я добывал к концу дня рыбы всего на одну печь и то только в самом дальнем конце озера – здесь я все-таки отыскал местных щук, но все они были не слишком велики и редко достигали веса в полтора килограмма.
Щуки весом в полтора килограмма и не больше – такой стандарт преследовал меня почти на всех наших отхожих озерах и в первый и во второй год моей работы-промысла – преследовал даже там, где судя по всему обитали и очень солидные щуки. Как ни старался я, но встреча с рыбиной в три-четыре килограмма была крайне редкой – как ни странно, тут мне чаще приходилось видеть щук весом за десять-двенадцать килограммов.
А где же эти, те же самые щуки весом в три, четыре, пять килограммов? За два года рыбной ловли на том же Долгом озере я поймал только одну щуку весом более двух килограммов – это была та самая рыбина в четыре килограмма весом, которая позарилась на килограммовую щуку и вместе с которой в конце концов оказалась у меня в лодке.
Вспоминаю сейчас наше Домашнее озеро, на берегу которого стояла тогда деревушка Поржала. Два года внимательно изучал я этот водоем. Видел, ловил здесь на тот же спиннинг очень приличных окуней – один такой окунь, соблазнившийся большой белой колеблющейся блесной, потянул аж на два с половиной килограмма. Ловил я здесь налимов, сорогу. Ловил и щук – и в основном весом не более полутора-двух килограммов. попадались мне здесь рыбины весом и за десять-двенадцать килограммов. Об этот чуть позже. Но ни одной щуки весом в три, четыре, пять килограммов я здесь так ни разу и не встретил… В чем дело?
Может быть, в тех отхожих озерах, которые знал я, щукам не предоставлялись условия, позволяющие расти и расти дальше, и они просто останавливались в росте?.. Но как же тогда быть с щуками-громадинами, которые в этих же озерах обитали? Почему вырастали, матерели они, единицы из многих? И куда девались те рыбы, которые будучи по какой-то причине изгоями, успевали набрать за свою жизнь всего-навсего полтора-два килограмма веса? А может быть, именно таких, не очень великих щук и вылавливали прежде всего рыболовы – вылавливали основную массу рыбы и оставались только единицы, которые росли и росли дальше?..

***3***

Последний вывод можно было бы делать на берегу водоема, где достаточно велик рыболовный пресс, но я встречал и такие озера, которые долгое время не видели никаких рыбаков. И здесь все повторялось, как на моем Долгом озере.
А может быть, эти полуторакилограммовые щуки имеют мало шансов жить и жить дальше еще и потому, что они являются объектами пристального внимания щук покрупней, и эти щуки покрупней и изводят своих соплеменников поменьше?.. По крайней мере, могу свидетельствовать достаточно авторитетно, каннибализм среди щук явление довольно-таки распространенное.
Бог его знает, так или не так все это на самом деле, только даже на нересте, когда щуки открыто идут к берегу и на виду у всех справляют свой весенний праздник-нерест, я очень редко даже на самых недоступных для людей озерах видел щук-икрянок приличных размеров. И здесь чаще всего заявляли о себе щуки-икрянки весом всего до трех килограммов. А ведь и тут водились рыбы-патриархи. Эти громадины выходили из своих глубин на нерест в самую последнюю очередь и редко когда появлялись там, где нерестились до них их сородичи поменьше. Чаще всего для своего нереста щуки-патриархи выбирали либо самые дальние, глухие углы озера, куда человеку трудно было попасть по ранней весне, либо отправлялись на нерест к островам, окруженным в ту пору со всех сторон уже кислым, непроходимым для человека, льдом. Но однажды случилось непредвиденное – сильный ветер потеснил гнилые весенние льды, уже набухшие водой, и мне открылась дорога на лодке к острову, что лежал напротив деревни – случилось это в Карелии на Укшозере, где я два года подряд наблюдал за нерестом щук.
Я, конечно, не заставил себя долго ждать, спустил на воду лодку и вскоре был на острове. И тут в загубине-заливчике, спрятавшемся от ветра, увидел то, о чем не раз рассказывали мне местные рыбаки-карелы… Я стоял как завороженный, а всего в каких-нибудь десяти метрах от меня тяжело разворачивалась на месте, выставив на половину из воды свой хвост-лопасть большущая щука-икрянка…
Какого она была веса, какой длины? Уж по крайней мере в длину она была никак не меньше, чем весло моей лодки…
Из Укшозера вода уходила по реке Шуя в само море Онего, а значит, и обратно из Онегов в Укшозеро мог придти любые «Крокодилы Севера», которые, судя по рассказам известных мне рыбаков, все еще обитают в глубинах нашего сказочного Онежского озера…
И здесь, на Укшозере, как я мог сам судить, все повторилось по тем же правилам отхожих озер Архангельской тайги: обычными рыбинами для Укшозера были полутора-двух килограммовые щуки, а дальше будто провал – а потом свидание только с щуками-гигантами.
Закончив работу на Домашнем озере, я вернулся в свою Поржалу. И здесь ждала меня посылка от друга-товарища, которая в чем-то изменила тогда мои планы на рыбный промысел в тайге, и оставила до зимы добывать рыбу именно здесь, на Домашнем озере, рядом с домом.
В посылке, прибывшей ко мне, оказалась удочка для зимней ловли и коробочка с самыми разными мормышками. И конечно, я почти ту же отправился проверять, как примет наше Домашнее озеро невиданную ранее снасть, как встретит она мои мормышки…
Сразу признаюсь, что летом на мормышку я до того момента ни разу не ловил – на зимнюю блесну летом лавливал частенько, а вот на мормышку – нет.
На озере полный штиль. Лодка лишь слегка покачивается в ответ на мои движения. Под лодкой глубина метра два с половиной. Дно ровное, каменистое. Распускаю зимнюю удочку. Мормышка с кусочком червя на крючке крошечной капелькой-дробинкой уходит в глубину. И тут же, не дав моей снасти добраться до дна, окунь бьет по крючку.
Окунь очень знатный – такие редко попадались мне здесь на поплавочную удочку. Снова мормышка уходит в воду, и снова почти тут же удар по крючку. Рыба как будто стоит под самым дном лодки…И опять очень добрый окунек.
Ловля походит на работу у конвейера: только-только опустил снасть, почти тут же подсечка, быстро вынимаю из воды очередного, видно, сильно проголодавшегося полосатого разбойника, одним движением руки отправляю его в нос лодки, к уже лежащим там окуням, и снова снасть в воде, снова удар, подсечка…
Все-таки останавливаю этот конвейер и прикидываю: на мормышку, на эту, почти потешную для наших таежных озер, снасть за короткое время успел накидать в лодку как раз столько рыбы, сколько за один раз можно высушить в моей печи…
Вечером у печи рассуждаю про себя: а надо ли мне дальше навещать свои отхожие озера, может быть, лучше остаться здесь, в деревне, и рядом с домом ловить и ловить тех же окуней – сушник из них очень даже хорош..
Решение, кажется, принято, и я тут же задумываюсь: чем подстраховать себя, если окуни вдруг перестанут интересоваться моей мормышкой?.. Спиннинг?.. Но этой снасти на Домашнем озере пока не очень везет. Жерлицы?.. Берега нашего озера со стороны деревни отмелые – подходящих мест для жерлиц мало. Да, честно говоря, эти жерлицы-крючки мне уже порядком поднадоели… А если перемет? Метров сто достаточно прочной лески у меня есть. Есть и крючки… И тут же у печи, после вечернего чая, принимаюсь готовить новую для себя снасть-перемет.
Здесь эта снасть почему-то называется не переметом, а продольником, но это дело не меняет. На шнуре будущего перемета через каждые три метра вяжу прочные петли для поводков с крючками. Металлических поводков на весь перемет у меня не хватает – остальные крючки привязываю к жилковой леске диаметром 0,5 миллиметров. Другой лески у меня, увы, нет…
На следующее утро запускаю в озеро свою самоловную снасть…С двух сторон перемета на дне по якорю-камню, над каждым якорем на капроновой бечеве хорошо заметное издали сухое березовое полено-поплавок. От одного поплавка к другому распускается сам перемет: леска-шнур с крючками на поводках. Леска- шнур распускается с запасом, так чтобы петлю шнура, лежащего на дне, можно было отводить то в одну, то в другую сторону – к тому же такая петля-провис не будет мешать и рыбе, не остановит ее сразу после атаки на живца.
На крючках перемета небольшие окуньки. К вечеру вся снасть, как скажут здесь, заряжена. Теперь только дождаться утра…
Наконец утро, и моя лодочка, внешне не высказывая особого нетерпения, направляется к крайнему от деревни поплавку перемета… Шнур перемета у меня в руке и я тут же чувствую, что там, в глубине, на крючке кто-то есть…
Конечно, перемет вовсе не спортивная снасть, и после того перемета, о котором взялся я вам рассказывать, я, по-моему, больше ни разу этот перемет-продольник так и не вспоминал. Но все равно и эта, почти промысловая самоловная снасть может растревожить в человеке его охотничью страсть: шнур в руке, далекий толчок еще неизвестной тебе рыбины, ты, стараясь не торопиться, медленно ведешь по шнуру свою лодочку, слышишь рыбу все отчетливей и отчетливей и пытаешься угадать, кто же именно попался на твой крючок…
На крючке небольшой налим, даже не налим, а налимчик весом с полкилограмма. За ним, через пару крючков, другой, почти такой же. А там и пара окуней, каждый граммов по четыреста.
Снимаю второго окуня и слышу по шнуру, что дальше, очень может быть, на крючке перемета щука – уж толчки этой рыбы я, наверное, не спутаю ни с чем… Так и есть: в лодке оказывается щучка – и тоже не слишком большая, до килограмма весом.
Щучка схватила окунька, посаженного на крючок с металлическим поводком. Это, пожалуй, уже последний металлический поводок – дальше крючки уже на жилковых поводках, которые щука может «перекусить»… И там, где уже точно нет металлических поводков, снова слышу щучьи толчки…
Подбираюсь к этой рыбине совсем осторожно, заранее готовлю подсачек, Вижу щучку, вижу жилковый поводок, уходящий в ее пасть… Перекусит сейчас или нет?.. И наконец облегченной вздыхаю – килограммовая щучка все-таки в лодке.
Рассматриваю жилковый поводок, побывавший в пасти у рыбы. На нем несколько порезов – следов от щучьих зубов. Если бы эта щука чуть-чуть порезче повела головой, мой жилковый поводок не выдержал бы, и мне тогда достался бы только его огрызок.
Такой «огрызок» и обнаружил я уже в самом конце перемета – щука, попавшаяся здесь на крючок, «откусила» его и ушла… Конечно, жалко терять добычу, жалко щуку, награжденную моим крючком. Судя по тому, что огрызок поводка, оставленный мне, очень короткий, можно предположить, что щука все-таки проглотила живца вместе с крючком и что теперь крючок у нее в желудке… Выживет ли эта рыбина, вырвавшаяся на волю?..
Привожу улов домой и тут принимаю решение: на крючки с жилковыми поводками живцов больше не сажать. Готовлю новые поводки с крючками поменьше – буду наживлять их червями… Но и тут я все-таки немного просчитался: на червя стали попадаться окуньки, а за этими окуньками нередко устраивали охоту те же щуки – уже на следующий день небольшая щучка соблазнилась именно вот таким окуньком, но, к счастью для меня, не перерезала жилку поводка и оказалась в конце концов в моей лодке.
Новое утро. Тот же штиль на озере… Мои соседи-пастухи называют эти первые тихие дни осени началом «каменного вёдра» - началом крепкой, ясной и тихой погоды…
Листья на березах уже пожелтели, осины почти все в багряных пятнах. Еще день, другой, а там и первый ночной морозец… И тут же, вслед за первым ночным морозцем, над нашим озером должна появиться первая стая гусей, уходящая от морозов на юг… И примета эта верная, проверенная мной не один год.
Но ночного морозца и гусиных стай пока нет – еще только-только самое начало «каменного вёдра». И я радуюсь тишине на озере, радуюсь чудным краскам осенней тайги и голубому-голубому, уже холодноватому северному небу. И каждый раз, отводя по утру от берега свою лодочку, мечтаю только о том, чтобы вот так вот взять и уплыть в эту колдовскую даль, забыть все и даже вот этот перемет, к которому держу сейчас свой путь.
Еще издали замечаю, что там, где моя снасть, происходит что-то непонятное: то ли какая птица купается в озере и разводит вокруг себя глубокие и неторопливые круги-волны… Поплавок перемета все ближе и ближе… Нет, это не птица… А рыба – большая рыба у самой поверхности медленно, но сильно поводит из стороны в сторону своим широченным хвостом – отсюда и круги-волны… Вижу и спину рыбины, что то и дело показывается на поверхности… Щука, попавшаяся на мой крючок!.. Она поднялась наверх и подняла вслед за собой со дна шнур перемета.
Как взять ее?...Подсачек для такой громадины явно маловат, хотя и устраивался мною специально для крупных щук: я заменил мелкую, магазинную сетку подсачка глубокой, специально сплетенной, и вместо короткой передней дуги поставил дугу раза в полтора длинней… Да и удастся ли вообще взять эту щуку – сейчас она заметит лодку и резко уйдет навсегда в глубину … Я уже догадываюсь, что эта щука попалась на крючок с жилковым поводком – рыбина находится как раз там, у того края перемета, на который не хватило металлических поводков…Жилка диаметром 0,5 миллиметров и рыбина-громадина!
Решение приходит неожиданно: вернуться домой за ружьем!
Щука все еще на перемете, все еще баламутит воду своим широченным хвостом-махалкой… Ружье лежит на коленях. Придерживаю двустволку правой рукой – весь готов к выстрелу, а левой – чуть-чуть подправляю веслом свою посудинку… Еще, еще немного…Щука, по-моему, не замечает лодку – по крайней мере никак не реагирует на мое приближение …Поднимаю ружье. Выцеливаю. И выстрел… И тут быстро-быстро к рыбине. Она, оглушенная, без признаков жизни, медленно опускается вниз. Успеваю подхватить веслом уходящий в глубину шнур, удерживаю его, удерживаю и щуку.
С трудом переваливаю рыбину через борт лодки. Вместе со щукой в лодку катит вода. На всякий случай успокаиваю рыбину шилом шорного ножа, который всегда при мне – шило в основание черепа. И тут же принимаюсь вычерпывать из лодки воду. Затем проверяю весь перемет, снимаю с крючков еще пару налимчиков и тройку окуней и весь улов везу домой.
Налимы и окуни пока в лодке, а добытую щуку тяну к дому волоком. Взвешивать ее на моих пружинных весах нельзя – весы не способны отметить тяжесть больше шести килограммов. Разделываю рыбину. Печень, полоски будущей икры и внутренний жир – в уху. В уху и самый край хвоста-махалки и, конечно, щучью голову. На одну уху этой головы явно много – оставляю себе только небольшую часть, остальное буду сушить.
Сейчас, когда рыбы разделана, вес ее можно оценить. Взвешиваю куски рыбы в кошелке: шесть килограммов, почти шесть килограммов и еще почти шесть килограммов. Если добавить сюда еще внутренность и отправленные в уху хвост и часть головы, то явно в этой рыбине будет побольше пуда … Сушить добытую в этот день рыбу пришлось сразу в двух печах: топил свою печь и печь в соседнем дома – сушника вышло почти четыре килограмма.
Да, забыл рассказать еще вот о чем… Как показало вскрытие, щука-громадина соблазнилась окунем весом около трехсот пятидесяти граммов. А тот в свою очередь проглотил окунька поменьше, позарился на червя, насаженного на крючок моего перемета. Так что сам по себе мой крючок еще никак не удерживал эту замечательную щуку, не удерживал он никак и окуня побольше, которого щука проглотила – мой крючок находился пока в желудке окунька поменьше. И тем не менее моя охота состоялась – щука так и не смогла почему-то перекусить жилковый поводок.
Все остававшиеся до морозов дни работы на Домашнем озере были и похожи и не похожи друг на друга. Я так же добывал рыбу и мормышкой и переметом, так же привозил домой разную рыбу: больше окуней, меньше налимов и еще меньше щук. Щуки попадались мне стандартные, килограммовые, и только еще один единственный раз на крючок моего перемета, и тоже по схеме: червь, окунь, щука – мне достался обитатель наших глубин посолидней. Я определял вес этой щуки, взвешивая на своих весах-динамометре сначала переднюю часть рыбины, затем – заднюю, и могу сказать, что в этой рыбине было немногим более десяти килограммов.
Мороз явился к нам неожиданно и сразу завладел всем вокруг. Свой перемет я не успел снять вовремя и вызволял его уже по прочному льду.
Так заканчивался первый год моей жизни в тайге. Где вести мне свою работу-промысел в новом году?.. Что-то подсказывало мне, что лучше всего сначала отправиться именно на Долгое озеро, где были избушка, печи для сушки рыбы и лодка. Но, увы, за зиму у избушки провалилась крыша, ее пришлось кое-как восстанавливать с помощью еловых жердей и бересты. Печи, к счастью, не пострадали – глина не размокла. А вот лодочке досталось – дно почти совсем прогнило и меня спас тут только кусок прочной клеенке, которым я обил дно лодки с помощью меленьких посылочных гвоздиков.
На все обустройство у меня ушло дня полтора. Был самый конец весны. Щука давно отнерестилась и теперь вовсю жировала. Вот-вот должен был начаться нерест леща и красноперки. Эти события я застал, отметил, но если нерестящуюся красноперку намного полавливал на удочку, то леща не мог не уважить и его празднику никак не помешал, хотя за мной здесь и не следил никакой рыбнадзор, да в то время и не было здесь вроде бы и никаких особых запретов на ловлю леща в нерестовый период.
Щук я ловил и на живцовую удочку и на жерлицы. Вспомнил я тут и спиннинг, которым , правда, чаще пользовался как дорожкой: плывешь вдоль травы, вдоль «вершин» к своим жерлицам, сзади за лодкой блесна, а само спиннинговое удилище в ногах, между коленями.
Хороших, тяжелых щук в то лето я на Долгом озере так ни разу и не видел – ловились все те же стандартные рыбины: килограмм, полтора килограмма весом. Я, конечно, помнил рассказы местных рыбаков, что здесь, в глубинах Долгого озера, живут очень большие щуки, но пока подтвердить эти рассказы мог только косвенными свидетельствами…
Так на берегу одного из заливов, который я сразу почему-то не взлюбил и называл то темным, то черным, и в котором, по словам местных рыбаков, обычно нерестились лещи, увидел я сети, развешенные на колах-вешалах. Сети были, как говорят в таких случаях, редкими, со стороной ячеи около шестидесяти миллиметров – такие сети вяжут специально на леща. Видимо, тут эта снасть и появилась с целью взять нерестового леща. Но сети были сильно порваны – и не так, чтобы разные дыры в разных местах, какие оставляют после себя те же коряги. В этих сетях дыры были очень большими – от верхнего до нижнего шнура (оборы). Такие повреждения местные рыбаки объясняли мне так: в сети действительно попадали очень хорошие лещи, но вот беда: этих самых лещей, запутавшихся в сети, почти тут же замечали щуки и вырывали свою добычу из сети, оставляя после себя вот эти самые дыры-окна.
То, что щука не прочь атаковать рыбешку, попавшуюся в сеть, знал я давно. Не раз видел сети, порезанные щучьими зубами во время нереста плотвы-сороги. Сорога попадала в сеть, запутывалась здесь и становилась очень легкой добычей для находчивого хищника. Щуки вырывали сорогу из сети, резали нитку снасти и оставляли здесь дыры разной величины, но чтобы резать сеть от верха до низу, от верхней оборы до нижней и оставлять после себя в снасти уже не дыры, а настоящие окна, двери, такого я до тех пор даже не слышал.
Словом, все выходило так, что в моем Долгом озере какие-то «черти» действительно водились. И с одним таким «чертом» я столкнулся однажды почти лицом к лицу …
У моего озера, кроме меня, были и еще одни хозяева – чернозобые гагары…Если погода назавтра обещала быть неплохой, гагары вечером всем семейством являлись в залив к моей избушки и, как заправские синоптики, извещали меня о благополучном прогнозе громким «ку-ку-выканьем»…Если же гагары-синоптики не появлялись вечером в заливе у моей избушки, а оставались в дальнем углу озера, да еще начинали там протяжно и безысходно стонать, то это скорей всего обещали мне назавтра непогоду.
Я очень любил этих немного диковатых, но откровенных птиц, часто видел их совсем близко, видел и их птенцов – два небольшие шустрые гагаренка еще не переняли у своих родителей всю науку осторожности и нередко оказывались возле моей лодки, а затем, после тревожного покрика родителей, мгновенно скрывались в воде.
Вот и в тот раз недалеко от себя увидел я маленьких гагарят, а там и их родителей. Гагарята были заняты какими-то своими делами и не обращали пока внимания на лодку. И родители птенцов в этот раз пока не тревожились, хотя и видели меня… И тут в мирной тишине понемногу расходящегося дня совсем недалеко от моей лодчонки вдруг вырвалась из воды высокая волна, будто поднятая кем-то, кто резко устремился из глубины к поверхности, и в этом безумном хаосе брызг и пены, как виделось мне, мелькнуло что-то похожее на громадную щучью голову.
Волна вскоре улеглась, видение исчезло, а вместе с ним исчез и один из гагарят…Взрослые гагары тревожно закричали. Все еще остававшийся возле меня гагаренок вместо того, чтобы в ответ на сигнал тревоги тут же нырнуть в воду, метнулся в мою сторону и оказался на носу моей лодчонки.
Я все еще оглядывался по сторонам: может мне это показалось, может, гагаренка никто и не утащил, может быть, он сейчас, вот-вот вынырнет, покажется из воды где-то в стороне… Но птенец, которого скорей всего схватила именно щука, так нигде и не появился…Я медленно подвел лодочку к берегу, и только тут мой пассажир спрыгнул с носа лодки в воду и очутился на крутолобом камне.
Конечно, гагаренка не могла атаковать и утащить в воду килограммовая щука. Видимо, не под силу была такая охота и ее товаркам, немного покрупней – скорей всего здесь орудовал, действительно, какой-то подводный черт, который таскал у рыбаков из сетей лещей размером в хороший поднос. Только такой черт мог поднять в своей атаке на гагаренка волну на подобие той, какую поднимают подводные лодки, всплывая из глубины.
Значит, все-таки правду говорили мне местные рыбаки – и «Крокодилы Севера» до сих пор обитают и в моем Долгом озере.
Желая все-таки встретиться с этим чудовищем и внимательно его рассмотреть, я насторожил возле того места, где здешний «черт» похитил гагаренка, несколько жерлиц, постоянно проверял их , но ни самого «черта», ни его ближайших родственников не смог выманить к своим самоловным снастям. Не обращали здесь внимания на живцов, посаженных на крючки, и щучки поменьше, которые обычно первыми находили мои живцовые снасти. Но такие непутевые щучки активно заявляли о себе обычно лишь тогда, когда поблизости не было их родственников посолидней. Так что и отсутствие праздношатающейся «молодежи» говорило за то, что где-то здесь и обитает главный хозяин озерных глубин.
Следом за жерлицами я вспомнил дорожку, но уже не свой спиннинг с нашими спортивно-любительскими блеснами, а именно дорожку, какая была принята здесь: очень прочный шнур и самодельная блесна – тяжелая медная ложка, но не колеблющаяся, а вращающаяся. Такие блесны, размером чуть ли не в детскую ладошку, вращались совсем медленно и неровно: то ныряли из в стороны в сторону, а то зависали на месте – словом, вели себя так же, как рыбка с аномальным поведением. Вот с такой блесной и крепким миллиметровым шнуром, разложенным в лодке кольцами, но разложенным так, чтобы в случае чего в таком кольце-удавке не оказалась моя нога, я и отправился к тому заливу, где, по моим предположениям, и должен был обитать местный «черт» или «чертушка», как именовали это существо местные рыбаки.
Весь вечер с помощью своей кондовой дорожки исследовал я воды Долгого озера: вел блесну и близко от поверхности и вдоль еловых «вершин», упавших в воду, отпускал свою снасть почти к самому дну и ни с чем вернулся в избушку.
Новый вечер и снова никаких результатов не дали мои поиски местного «чертушки»… Дня два после этого затевала кваситься погода – в дождь и ветер я не вспоминал о своей дорожке, но вот погода успокоилась, устоялась, и новым вечером опять я инспектирую темный залив и прилегающие к нему части озера… День совсем угасает, надо бы поворачивать к дому – там ждут меня рыба, пойманная за день, дрова и печь… Я разворачиваю лодку и распускаю напоследок дорожку. Миную темный залив и уже собираюсь вернуть в лодку свою снасть, как шнур, который на манер местных рыбаков-старателей, крепко прижатый ногой к борту лодки, резко вырывается из-под колена. Я бросаю весло, хватаю шнур. Не думая о том, что шнур могла вырвать у меня на ходу просто коряга, резко подсекаю. И тут же чувствую, что там, в глубине кто-то действительно есть.
Этот кто-то уходит от меня немного назад и влево, будто не спеша скатывается в глубину. Пытаюсь выбрать шнур – не тут-то было. Кто-то, схвативший мою блесну, тянет и тянет меня за собой. Я поддаюсь – тут-то и начинается знаменитое, на мало кому когда-нибудь доставшееся, «катание» по озеру следом за щукой-громадиной.
Это «катание» продолжается долго. Глубина никак не отдает мне мою снасть, но не требует лишнего и себе: будто мы договорились, какое расстояние должно быть между нами.
Чем и когда все это закончится? А если «чертушка» с глубины двинет в берег и уйдет в коряжник, в завалы? Нет, пока этот «черт» все еще на глубине и подниматься наверх никак не хочет… Я испытываю только одно неудобство: мой «партнер» тащит меня за собой спиной вперед – я ведь сижу в корме лодчонки…
Рассчитываю только на то, что щука должны в конце концов устать, сдать, потерять силы и все-таки подняться с глубины… Кажется, еще немного, и мне тогда придется подумать о том, как принять это страшилище в свою тщедушную посудинку…
И тут что-то разом происходит в глубине: шнур вдруг ослаб, я вытягиваю его в лодку. Ко мне возвращается блесна, но у тройника блесны обломан один крючок – снасть все-таки не выдержала. Скорей всего тройник впился одним крючком в челюсть щуки, где и был дальше благополучно сломан.
Случалось и до этого: щуки ломали тройники у моих блесен. Одна такая щука позарилась на магазинную блесну, тяжелую ложку, долго не соглашалась подняться со дна, а затем сломала один крючок тройника и была такова… Случилось это на реке Неруссе, что в Брянской области.
Дальше я оснащал свои блесны только самодельными тройниками, подбирая для этого самые хорошие крючки. Именно такой тройник и был у блесны, которая все-таки вызвала к себе главного хозяина Долгого озера. Но и моя безупречная снасть меня в конце концов все-таки подвела…
Эту встречу с хозяином Долгого озера, когда был сокрушен мой фирменный тройник, я не раз вспоминал позже уже на берегу своего Пелусозера, в Карелии. Здесь, в деревне жил тогда заготовитель смолы-живицы Василий Климов, очень старательный и по большей части удачливый рыбак. Живицу он заготавливал в то время на берегу дальнего таежного озера. Озеро было долгим и глубоким, как мое Долгое озеро, и больше напоминало собой реку, чем непроточный водоем.
В том озере, озере Василия Климова, тоже водились замечательные щуки, которые крушили всякий раз его снасть. И после каждого такого крушения Василий приходил ко мне и просил: мол, дай мне самую крепкую леску или самый крепкий тройник…Самую крепкую леску я ему в конце концов подобрал, и теперь щуки, досаждавшие моему знакомому, крушили только его тройники. Не выдержал этих разбойников и мой самодельный, фирменный тройник, точно такой же, какой сокрушил однажды «чертушка» на моем Долгом озере, и мне пришлось разыскивать для Василия особо прочные крючки.Но и такой, особо прочный тройник его щука все равно сломала - совсем расстроившийся рыбак принес мне поверженный тройник, потерявший один из крючков и попросил еще что-нибудь более прочное.
Свою самую большую щуку Василий Климов так и не поймал – вскоре он расстался со своим озеро и ушел в мир иной А там на его озеро, оставшееся без хозяина, прознали дорогу какие-то рыбаки-бандюги, и после разора, который устроили эти нелюди, мне уже никак не хотелось идти туда и продолжить поиски той самой большой щуки, которую так и не поймал мой друг-товарищ.
Но другое озеро-озерко, небольшая таежная ламбушка, в конце концов и тут в Карелии, спустя много лет после моего промысла-жизни в Каргопольской тайге, подарила мне встречу с еще одной замечательной рыбиной…
Щука позарилась на мой большой белый шторлинг, схватила его, замерла на глубине, а затем все-таки потревоженная мной, какое-то время таскала и таскала за собой нашу лодочку-плоскодонку. Мы с сыном сидели в лодке и гадали, когда эта рыбина успокоится и наконец сдастся… И такой момент наступил: щука всплыла, оказалась у самого борта нашей лодочки и по инерции сама вошла головой в мой большой подсачек. Щуку мы, как и положено, с почестями приняли в лодку, а вот у подсачка пришлось затем менять сетку – рыба успела прежнюю сетку порезать зубами.
Эту щуку тоже не удалось сразу взвесить на нашем шестикилограммовом пружинном динамометре - взвешивали ее по частям уже после того, как удалили внутренности и частично разделали. Как помнится, эта щука оказалась весом за двенадцать килограммов, но мой старший сын, участник описанных событий, до сих пор утверждает, что вес рыбины был не двенадцать, а все шестнадцать килограммов и что я тут вроде бы ошибаюсь… Не знаю, может быть, мой сын и прав, может быть у него более точная память…
Других таких же замечательных щук с тех пор я пока нигде не встречал. Но не думаю, что их больше нет в природе – просто в последнее время я не так часто бываю на таких водоемах, где еще не похозяйничали лихие рыбачки, для которых рыба прежде всего добыча, продукт и которых в их стремлении добыть сразу и много не остановят никакие «Крокодилы Севера».

ГОЛУБЫЕ И ЗЕЛЕНЫЕ ОКУНИ

Первый раз я увидел это озеро в самой середине июня. До начала астрономического лета, до 22 июня, дня летнего солнцестояния, когда выпадает нам самая короткая ночь в году, оставалась еще ровно неделя, но первые цветы нашей дикорастущей розы-шиповника уже загорелись по открытым местам, рассказывая всем, что на самом деле лето уже пришло, наступило. И действительно, уже несколько дней подряд над нашим северным краем с утра пораньше поднималось щедрое на долгожданное тепло солнце и навстречу ему все вокруг отвечало терпкой от цветущих трав густой испариной...
Это было то самое время, когда вот-вот должен был объявиться, как его называли тут, паровой окунь, который до этого скрывался где-то на глубине и никак вроде бы не заявлял о себе.
В первый же свой день на озере я пристроился с удочкой на мостках, с которых брали воду, и тут же обнаружил этого самого, парового окуня, видимо, только что поднявшегося из своих глубин к теплу, к свету. Окунь брал на червя азартно – правда, это были не очень большие рыбы: эдак граммов на сто – сто пятьдесят, - но их было столько, что очень скоро мой садок потребовалось срочно освобождать от пойманной рыбы.
На следующий день после встречи с паровым окунем у деревенских мостков я уже с лодки обследовал приглянувшиеся мне мысы островов, а там и присмотрелся к ближним от деревни лудам. И здесь, у каменистых возвышений дна, среди начавших подниматься к свету будущих рдестов, я мог доставать и доставать из воды окуней одного за другим. И, как вчера у мостков, это были точно такие же, не слишком великие рыбки. За окунем же покрупней, как мне пояснили местные рыбаки, следовало отправляться уже по вечеру к тем же самым лудам, какие сегодня я отыскал – вот там-то после захода солнца и обявляются главные хозяева озера, окуни-старожилы, которые могут порой и сокрушить твою не слишком прочную снасть.
Надо, наверное, сказать, что озеро, о котором сейчас идет речь, когда-то особенно славилось своим лещом. Было здесь когда-то в достатке и хорошей щуки. Но так уж случилось: местные старики-рыболовы, сурово следившие здесь за порядком на озере, один за другим распрощались с нашей водой навсегда, вместо них никто так и не заступил на прежний сторожевой пост, а раз нет стражи, значит, воля любому разбою. И очень скоро стадо здешнего леща было сильно побито, а там досталось и местной щуке: если леща выгребали сетями, то щуку на нересте еще и кололи острогой. Так что от прежней славы этому озеру остался только его окунь.
Так уж получилось, к счастью, что извести окуня в озере с большими глубинами обычно не удается ни сетевой снастью, ни другими какими орудиями. Можно, конечно, ловить эту рыбу на нересте теми же катисками, снастью, похожей в принципе на среднерусскую вершу, но дело это хлопотное – чтобы поймать окуня в большом числе, надо смастерить не одну катиску, а за тем вот это множество снасти вывезти на луду и т.д. и т.п. Словом, хлопот с этим самым окунем было бы куда больше, чем с лещом и щукой. Так что, возможно, и по причине лености наших рыбачков-налетчиков окунь в озере сохранился.
Правда, этому окуню все-таки немного достается от разных «промышленников», но достается лишь по самому летнему времени: если пустить с луды или с мыса у острова сеть с крупной ячеей по скату, по кряжу, в самую глубину, то, очень может быть, и попадется в такую сеть окунь, подходящий для самого большого рыбного пирога. Но случается такое не так часто – удача может ждать здесь рыбачка-добытчика только в грозовую погоду, когда, считается, перед близкими раскатами грома окунь начинает беспокоиться, теряет тут вроде бы осторожность и тогда уже не так ловко обходит поставленную на его пути сеть. И действительно, в сети, опущенные на глубину, в грозовое лето нет-нет да и попадают такие замечательные окуни, существование которых я не мог и предположить…
Как-то окликнул меня, когда я возвращался с озера домой, мой сосед: мол, заверни к его мосткам, посмотри на чудо… И действительно, это был чудо-окунь, как мне помнится, почти квадратный, почти равный размерами в длину и ширину. Он был, как и все остальные наши окуни, в темно-голубых роговых, но только очень уж внушительных латах, по которым сверху вниз, от спины почти до живота лежали темные полосы, будто нанесенные плоской широкой кистью. И как у всех наших окуней, у этого тяжеловеса был белесый живот… Мы взвесили эту рыбину, добытую почти на двадцатиметровой глубине – старинный, но верный безмен бесстрастно отпустил гиганту-окуню четыре с небольшим килограмма.
Других таких поразительных окуней я ни разу больше не встречал, но память о том, что где-то вот здесь, может быть, и на той глубине, что сейчас под моей лодкой, могут быть такие замечательные рыбы, живущие своей тайной, не доступной мне, рыбаку, жизнью, хранилась мной постоянно, как хранится подобная память о возможной встрече с чем-то особенно выдающимся у многих пытливых исследователей.
Окуни, выходящие на наши луды в светлые, белые, июньские и июльские ночи, тоже могли вызвать восхищение у человека, привыкшего потягивать на свою удочку самое большое стограммовых рыбок – именно при такой «ночной» ловле мне и выпадала удача встречаться даже с полукилограммовыми окунями. Случалось, что похожие разбойники попадались и на мою спиннинговую снасть, но это происходило чаще днем возле тех же, уже поднявшихся к поверхности, рдестов. Здесь же, рядом с джунглями подводных трав можно было поймать на спиннинг и окуней, устроивших, как и положено всем окуням по летнему времени, бой-охоту за мелкой рыбешкой. И если не упустить время, если поторопиться к месту такой окуневой охоты, то нередко ждал тебя приз-подарок от нашего озера, правда, этот приз был уже не так велик, как подарки ночной луды – здесь ты мог добыть только два-три, очень много – четыре всего лишь сто пятидесяти граммовых окуньков.
Но вот подходили к концу, густели и начинали принимать в себя подслеповатые сумерки недавние светлые летние ночи, все ближе и ближе была осень к берегам озера, и окуни, которые, казалось, еще только вчера бесчисленными стаями занимали наши луды, исчезали и исчезали обычно как-то все сразу… Еще дня три-четыре тому назад вот здесь вот, возле Бабьего острова, ты, как обычно, уставал в конце концов воевать с полосатыми разбойниками, бросавшимися одинаково отважно и на червя и на хвост небольшой сорожки, насаженные на крючок, и на мормышку, и на зимнюю блесну, но вот сегодня, после дождей и явившимся вслед за дождями первым осенним холодком, ты грустишь и грустишь с удочкой в руках там, где еще совсем недавно кипели нешуточные страсти. Окунь куда-то делся, пропал.
Вот так обычно ты и расставался с нашими окунями до первого льда, до ледостава, чтобы здесь уже без каких-либо помех заглянуть своей снастью в любую озерную глубину и поискать, наконец, то место, куда наши полосатые аборигены убрались на зимовку.
Честно признаюсь: поискать по первому льду наших окуней у меня никак не получалось – дела вынуждали возвращаться к зиме в столицу, где я с нетерпением и ждал начала весны, а там и новой встречи с нашим озером.
Обычно я возвращался обратно, к озеру, в самом конце марта и, конечно, уже на следующий день с утра пораньше, даже не протопив как следует печь, отправлялся на ледовую разведку…
Собравшись первый раз на весенний лед нашего озера, я по привычке разыскивать весенних окуньков на отмелях, возле прошлогоднего тростника или в крайнем случае на совсем небольшой глубине приготовил и на этот случай обычную для подмосковной рыбалки легкую снасть с очень тонкой леской и совсем небольшой мормышкой. С таким «оружием» пустился я и здесь в свою первую разведку…
Знакомый мне по летней охоте за окунями каменистый мысок островка, что напротив деревни. Первая лунка – глубина три метра. Играю, развлекаю мормышкой возможных зрителей, которые , по моему убеждении, сейчас должны находиться именно здесь, на этой глубине. Но зрители не торопятся – их не соблазняет даже ярко-рубиновый червячек-мотыль… Отступаю чуть в сторону от первой лунки. Тут поглубже – уже метра четыре до дна. Дно тоже каменистое – мелкая плитка. Места как раз для окуня. Снова моя мормышка вовсю старается вызвать реакцию возможных зрителей. Никакого результата… Меняю мормышку – снова тишина. Сверлю лунку почти у самого тростника, под берегом. И здесь никого. Отступаю на глубину. Но здесь моя миниатюрная снасть бессильна…Исследую еще один мыс – тот же результат. И только возле третьего мыска вытаскиваю одного единственного окунька, размером с палец, и двух почти таких же плотвиц-сорожек.
По памяти, оставшейся с лета, ищу и нахожу в конце концов луду. Если бы вот такое мое старание даже на самый заезженный подмосковный водоем, и то у меня к этому времени была бы рыба и пусть на худую уху. А тут с раннего утра до полудня – и нет рыбы даже на такую, сиротскую ушицу…Словом, первый день разведки ничего хорошего не дал.
Иду вслед за своими мыслями-догадками и к следующему утру готовлю снасть покрепче, потяжелей: леска уже не 0,1, а 0,17 и мормышка вольфрамовая- увесистая капелька… Такой снастью и проверяю скат с островного мыса. Глубина пять метров – ничего. Шесть метров – ничего. Семь метров – и наконец поклевка. А вот и окунек появляется из лунки. Он такой же, как все наши окуни, голубой, но только теперь после долгой зимы голубой цвет немного потемнел, стал погуще. О зиме, о тяжелой малоподвижной жизни этой рыбешки точно рассказывает мне и пиявка, присосавшаяся к жаберной крышке добытого наконец мною окунька.
Снова мормышка опущена в лунку, жду, когда она достигнет дна. Вот и дно. Чуть-чуть покачиваю сторожком мормышку. И снова удар, правда, не такой резкий, как по лету у луды, но все-таки окуневый удар-поклевка – и еще один полуживой окунек на льду.
Над озером уже совсем по-весеннему теплое солнце, уже явились домой первые чайки и, рассевшись по коньку крыши моего дома, посматривают по сторонам. Уже прибыли к своим скворечникам скворцы, а наши окуни все еще лежат на глубине, и только там их можно сейчас отыскать… Когда же вы выйдете на отмелые места? Когда появитесь возле мысов и луд?.. Это будет еще не очень скоро. Солнцу еще не один день придется плавить и плавить снег, собравшийся за зиму на льду озера, и лишь только тогда, когда этот снег, урча ручьями, пойдет в насверленные мной лунки, когда лед наконец станет отходить от берега, когда , первый раз после зимнего сна глубоко вздохнув, озеро чуть-чуть приподнимет давивший ее всю зиму ледяной панцирь, только тогда первые стаи наших голубых окуней поднимутся из своих глубин, и, если тебе повезет присутствовать при этом событии, то тут уже не теряйся, жди, что твою мормышку вырвавшиеся к берегу окуни будут хватать и в полводы и почти у самой лунки, почти подо льдом.
Вот так и устроена жизнь у наших голубых окуней: с первым парным июньским теплом всеми отрядами к мысам и лудам, с первыми холодами опять в глубину и только в самом конце последнего льда вырваться разом из глубин, чтобы снова уйти на глубину до нового парного летнего тепла…
Но кроме голубых окуней известны по нашим местам еще и зеленые окуни. Населяют они собой, как правило, озера поменьше, а главном помельче. Держатся они по большей части среди трава, и возможно, именно оттого и одеты они в зеленые латы, по которым четко обозначены черные полосы, идущие со спины до живота. И живот у этих зеленых окуней не белесый, как у наших голубых, а оранжевый, яркий. Словом, по сравнению с обитателями наших глубин эти хозяева мелководья и подводных зарослей куда нарядней, видней. Но вот беда, по разумению наших старушек-искусниц, эти зеленые окуни на вкус похуже наших голубых окуней, а потому для рыбного пирога-рыбника, а тем более приуроченного к какому-нибудь праздничному дню, эти самые старушки-старательницы просят меня изловить для них именно наших голубых окуней.
И вправду, уха из зеленых окуней, а тем более добытых в озерках-ламбушках, переживших на этот раз особо тяжелую зиму, когда на озеро вот-вот должен был придти замор-удушье, бывает далеко не так вкусна, как из окуней, обитающих в нашем, то же, наверное, голубом озере…
А в остальном, зеленые окуни живут почти так же, как и наши голубые…С началом парного тепла они также начинают жадно хватать любую предложенную им насадку, и надо сказать, самые крупные окуни, доставшиеся мне, были представителями именно этого зеленого племени. Это были чудесные рыбины, яркие, плотные, чем-то похожие в своей литой стати на лесного жителя-кабана – такое же упорство, такая же сила в движении, такое же нежелание считаться с чем-либо в своем пути- дороге.
Зеленые окуни так же, как и наши голубые, бушевали по своим озерка и ламбушкам до первых холодов, а там будто замирали, будто тоже начинали скатываться на глубину, хотя никаких таких глубин в ихних озерах обычно и не было… Где зимовали они? Где прятались от холодной и злой зимней тьмы?.
По зиме эти зеленые окуни обычно очень редко заявляли о себе, редко какие наши небольшие озера и ламбушки щедро одаривали рыбака и по первому льду – только одно наше озерко по имени Лемчево могло наградить человека, явившегося сюда с зимней блесной, и то только сразу после ледостава. И даже по весне, когда на нашем озере уже носились стаи голубых окуней, зеленые окуни, видимо, все еще переживали недавние зимние времена – по крайней мере мне редко выпадало счастье встретиться с этими рыбами по последнему льду.
Вот так мы и жили, зная почти все о своих голубых окунях и не очень далеко заглядывая в жизнь зеленых окуней…
Поняв до конца, что особая удача не ждет меня по весеннему льду на малых озерах и ламбушках, я оставил для себя только наше озеро, где по прежнему до самого последнего льда исследовал и исследовал наши глубины, где все также интересовались моей тяжелой мормышку все те же голубые окуни, лишь иногда уступая здесь место жадным до всего съестного небольшим налимам-минькам…Но признаюсь вам, промышлять на большой глубине такой миниатюрной снастью, как мормышка, не самое большое удовольствие, а потому я все время помнил, что у меня в шарабане, рядом с ходовой, глубинной снастью, всегда была и наше подмосковная «потешная» удочка-кружочек с лесочкой 0,1 – 0,08 миллиметров, и нет-нет да и заглядывал по скату с глубины чуть повыше к вершине луды… Ловишь, ловишь на семиметровой глубине, потягиваешь, потягиваешь оттуда окуньков, а там просверлишь лунку повыше и опустишь мормышку уже не на семь, а на шесть, а то и только на пять метров. На шести метрах окунь еще отзывается, а вот на пятиметровой глубине обычно ничего. Посидишь, посидишь тут, а там и рискнешь – засверлишься совсем высоко, над самой головой луды: три, два с половиной, а то и всего два метра…
Здесь хорошо чувствуешь дно. Дно – мелкая плиточка, кое-где густо закрытая шнурками-стебельками водяного мха. Часто эти шнурки-стебельки ухватывают крючок мормышки. Тогда приходится прикладывать усилие и стебелек обрывать… Сидишь над такой лункой, играешь мормышкой-крошкой, вспоминаешь, как когда-то на такую вот изящную снасть полавливал и неплохих окуньков, но это было далеко отсюда, будто в другой жизни… А здесь этой твоей снастью никто и не интересуется. Ну, и пусть. Посижу. Отдохну. Порадуюсь солнцу…
Солнце уже перевалило через зенит и медленно-медленно пошло вниз к нашей горе, к нашей деревушке. Вечером оно скроется за горой и наступят весенние парные сумерки, когда вода в лунке не замерзнет даже на ночь. Никуда не хочется идти. Не хочется даже двигаться. И удочка с мормышкой в руках так, для обстановки. И ты будто спишь-дремлешь. И лишь иногда качнешь чуть заметно сторожок: раз-раз-раз… И снова задремлешь… Раз-раз , но третий раз не получилось. Крючок за что-то зацепился на дне. Опять, наверное, шнурок-стебелек мха. Сейчас потяну и стебелек порвется. Но стебелек- шнурок вдруг ожил и неспешно пошел в сторону. На всякий случай легонько подсекаю. И тяжесть большой рыбы на крючке.
Вот оно особое чувство, которое достается рыболову с мормышкой, когда на его тончайшей снасти на малой глубине оказывается приличная рыбина!.. Это когда ловишь на шести-семи метрах, приличная рыба может походить из стороны в сторону, может потянуть за собой леску – лески много, она пружинит, амортизирует, да и леска не 0,08, а куда потолще. А тут все рядом, почти сразу подо льдом, и леска-то всего ничего – волосок…
Держу рыбу на гибком, тонком кончике удилища – кончик то глубоко вниз, то немного обратно вверх. Чувствую: рыба устает. Поднимаю удочку, осторожно беру пальцами леску… Вот-вот… И в лунке большущая голова окуня… Окунь на льду! Хорош! Ярко-зеленые латы, оранжевый живот. Красавец!
Постой – откуда? Это же самый настоящий зеленый окунь! Нет у нас таких в озере! Не встречал никогда!
Мормышка снова уходит в лунку, и снова почти тут же нет, не удар, все тот же зацеп за стебель водяного мха… И еще один зеленый красавец на льду. Правда, этот немного поменьше первого. Снова мормышка в лунке, и еще один гренадер в парадной форме зелено-оранжевого цвета достается мне
Четвертый, пятый, шестой зеленый окунь – но от раза к разу все меньше и меньше. И наконец, седьмой – самый последний… И все.
Кажется, что вся стая окуней, оказавшихся вдруг на самой вершине луды, теперь у тебя на льду… Как шли они: впереди вожак, дальше охотники, выстроившиеся по убывающей друг за другом – так и попались на твой крючок…
Жду еще встречи с взявшимися неизвестно откуда зелеными охотниками. Сверлю новые лунки и по вершине луды и по скатам, облавливаю все подходящие места… Пусто.
На следующий день с утра пораньше к счастливой луде и к счастливой лунке. Лунки не замерзли за ночь – пришло, наконец, богатое щедрое тепло… Вот-вот у моей лунки появится новый отряд зеленых окуней… Жду, но пока не нахожу ни зеленых, ни голубых охотников.
Солнце все выше и выше. Дальше сидеть на луде нет смысла – луда, как говорится, засвечена: прямые лучи солнца попадают в воду и в это время, что летом, что зимой, рыба с луды обычно уходит… Проверяю известную мне глубину: наш голубой окунь на месте. Возвращаюсь домой, пью чай и жду, когда солнце начнет скатываться с небосвода вниз, к нашей горе – тогда его лучи не будут прямо уходить в озеро, не будут засвечивать луду, и тогда снова рыба может выйти сюда, к вершине подводного всхолмления.
Я снова у своей лунки. Подо мной вчерашние два с небольшим метра воды. У меня в руках все та же «потешная» снасть. Мормышка чуть слышно постукивает по дну, и очень скоро точно такой же, как вчера, зацеп за водяной мох. И как вчера, первым на льду оказывается очень хороший и такой же зелено-оранжевый окунь. И снова за первым окунем-вожаком на льду еще один окунь поменьше, а там и третий зеленый красавец…и под конец совсем небольшой, но тоже зелено-оранжевый окунек. И опять вчерашняя мысль: мол, и на этот раз выловил всю стайку-отряд.
Не знаю: всю ли стайку зеленых охотников, вышедших на самую вершину луды, выловил я и в этот раз, или же мне досталась только часть отряда, а все остальные бойцы-охотники продолжили свой целеустремленный поход, даже не обратив внимания на потерю части соратников…
Не знаю я до сих пор ответа и на свой главный вопрос: откуда взялись вдруг у нас в озере эти зеленые красавцы? Наши они или нет? Или по какой-то причине пришли к нам на жительство из других мест – ведь в наше озеро можно придти по небольшой речушке, что вытекает отсюда, из других озер любая рыба.
Лед на озере пролежал в этот раз совсем недолго. Еще раза два выходил я по льду к счастливой для меня луде и оба раза встречался здесь с зелеными окунями. А дальше началась сырая серая непогода с ветром и дождями, быстро съевшая и снега и лед на озере. Так что в ту весну своих зеленых окуней я больше не видел. Не разыскал я этих нарядных рыб нигде в нашем озере и по лету, хотя старался обследовать здесь все мелкие заливы и все подводные джунгли.
Следующей весной я, конечно, внимательно следил за той лудой, что подарила мне чудесную встречу с замечательными рыбами, но в этот раз зеленых окуней здесь не встретил.
Еще одна весна, снова луда, где два года тому назад зеленые окуни загадали мне свои загадки И снова, как и прошлой весной, желанная встреча, увы, опять не состоялась.
И опять я один на один со своими вопросами: «Откуда все-таки явились к нам тогда те зеленые красавцы, куда затем ушли, куда делись и почему до сих пор ни разу больше не объявились у нас?»

ЗАГАДКИ ПЕРВОГО ЛЬДА

Впервые на подледную рыбалку я попал еще мальчишкой-школьником. И наставником-поводырем в этом святом деле стал для меня Василий Петрович Тюрин - наш сосед по дому, скромный московский рабочий, однако одержимый, как я понимаю, благородной страстью - страстью к рыбной ловле...
В то время Москва-река во всем своем течении была еще вполне приличным водоемом, и наши городские рыболовы успешно полавливали тогда в черте города самую разную рыбу. Таким вот истинно московским рыболовом, знавшим все премудрости москворецкой ловли, и был наш сосед Василий Петрович.
Именно от него узнал я о ловле в проводку язя на пареный горох около моста окружной железной дороги в районе тогдашнего еврейского кладбища (сейчас это район станции метро «Кутузовская»). Для этой цели у Василия Петровича возле железнодорожного моста и хранилась небольшая лодочка-плоскодонка... А по осени, когда в Химки по каналу Москва-Волга приводили плоты леса, Василий Петрович именно там с этих плотов, причаленных к берегу, успешно полавливал на зимнюю удочку крупную плотву и неплохих подлещиков. Ну, а по зиме, вооружившись пешней, прокладывал уже зимние тропы-дорожки к своему рыболовному успеху... Вот так однажды по зиме и удалось мне увязаться за нашим соседом-рыболовом на москворецкий лед. Правда, на подледную рыбалку мы отправились уже подальше, за черту города, в Рублево, под знаменитые в то время «провода», где обычно и ловили со льда приличных подлещиков.
«Под проводами» - так именовался в то время большой речной залив, над которым как раз и нависали провода высоковольтной линии электропередачи. Здесь, «под проводами», на Москве-реке в выходные дни собиралась обычно не худшая часть московских рыболовов-любителей, и конечно, на их фоне мое спортивное вооружение выглядело не очень убедительно... Вместо рыболовного ящика обычное оцинкованное ведро, с которым положено ходить к колонке за водой, в роли рыболовного черпачка старая мамина шумовка. И только удочка-кобылка, как казалось мне тогда, не должна была вызвать ни у кого сомнения, что они все-таки имеют дело и пусть с малолетним, пусть, как сейчас говорят, с не совсем экипированным, но все-таки с рыболовом, стремящимся в конце концов к вершинам заветной рыболовной славы.
Удочка-кобылка в то время и была, пожалуй, тем самым волшебным колобком, который все время манил и манил меня за собой туда, где в ледяной лунке, заполненной чуть голубоватой водой, будет чутко ждать осторожной поклевки небольшой зеленый поплавок с белой шапочкой и красным пятнышком на самой макушке.
Такой поплавок, предназначений специально для подледной ловли, у меня уже был припасен. Были припасены для такой цели и леска, и крюки, и грузило. Оставалась только удочка-кобылка...
Какой замечательной была эта кобылка на рисунках в моих рыболовных книгах, доставшихся мне от деда. Что-то было в этой снасти особое, необыкновенное. Что именно, я не знаю до сих пор, но до сих пор эту самую удочку-кобылку считаю самой замечательной своей зимней снастью.
Итак, желанную снасть я в конце концов устроил. Самую кобылку вырезал из толстой доски, а вместо короткого можжевелового хлыстика, как рекомендовалось для этой снасти в моих рыболовных книгах, приспособил тонкую бамбуковую полоску. Но эта полоска, добытая из старой лыжной палки, показалась мне почему-то слабоватой и для надежности я усилил ее стальной пружинкой. Эту пружинку и бамбуковую полоску я аккуратно обмотал крепкой ниткой, а затем вместе с самой кобылкой покрасил зеленой краской, которая только и оказалась под рукой,
Все самые уловистые места «под проводами» мой наставник, Василий Петрович, конечно, знал, и мы остановились тогда именно там, где и должен был брать желанный подлещик. Своей собственной пешни у меня в то время еще не было, и Василий Петрович, как и положено хорошему учителю, прежде всего пристроил к делу своего ученика: он прорубил мне лунку, проследил, как я ее очищу, еще раз убедился, что в лунке нет никаких острых выступов, которые могли бы помешать моей рыбной ловле, и только затем стал готовить лунки для себя.
Ожидать подлещиков «под проводами» мы начали еще в сумерках зимнего дня, т.е. судя по существующим здесь порядкам, мы никак не опоздали к утреннему клеву... Вот-вот зеленый с белой шапочкой и красным пятнышком на самой макушке поплавок, чуть притопленный грузиком в лунке, оживет и известит меня, что рыба уже подошла, заметила насадку и теперь вот-вот станет пробовать ее на вкус... Здесь надо было выждать, когда поплавок то ли начнет подниматься вверх, то ли станет быстро тонуть. И только тут последует подсечка... Вот-вот... Но ничего похожего в то утро у меня так и не случилось...
Начиная понимать, что большого счастья в этот раз мне так и не дождаться, я стал нет-нет да и доглядывать за своим Василием Петровичем. Но и у него, увы, ничего выдающегося пока не происходило. В конце концов мой наставник принялся сматывать свою снасть и тоже самое посоветовал сделать и мне.
Моя зеленая кобылка, черпачок-шумовка в ведре, и я снова следом за Василием Петровичем бреду по льду Москвы-реки. Мы бредем обратно, в сторону автобусной остановки, добираемся до обрывистого берега и тут, на самой, видимо, стремнине, Василий Петрович снова порубает во льду две лунки: одну для меня, другую для себя. И мы усаживаемся теперь уже не москворецкого ерша...
И ерш не заставляет себя ждать. Он берет верно, жадно, тут же утаскивает в воду легкий поплавочек. . . Один, второй , третий...десятый... Схваченные морозцем седоватые ерши веером окружают мою лунку... Я забываю все на свете. И только лунка - оконце во льду, крошечный кружочек живой воды и там, в воде, чуть притопленный мой зеленый поплавочек с белой шапочкой и красным пятнышком на самой макушке.
Мой первый успех на подледной рыбалке, кажется, растрогал моих домашних, и отец тут же пообещал подарить мне пешню. И вскоре с легкой пешней, выполненной кем-то из знакомых моего отца, со своей чудесной кобылкой, но уже с ящиком-самоделкой, а не с ведром, с рыболовным черпачком, а не со старой маминой шумовкой я уверенно промышлял на льду Москвы-реки... А там прознал дорогу и на Сенеж, где старался разыскать знаменитых сенежских ершей-гигантов. Словом, стал я почти заправским рыболовом-подледником. И все было бы хорошо, если бы не одно «но»...
Я успешно ловил рыбу и посреди зимы, и по последнему весеннему льду, но вот все никак не получалось у меня свидеться с только что укрывшим воду зеркалом-гладью, первым льдом. Не выходило, не получалось - и все тут...
Но, наконец, случилось - я один посреди тайги, в деревушке, оставленной недавно ее коренными жителями, в моем хозяйстве десятка полтора больших и малых лесных озер, все эти озера я уже обошел, познакомился с ними, и вот теперь вместе с таежной водой жду прихода зима и самого первого льда на моих озерах...
Наверное, здесь надо пояснить, что тогдашнее мое пребывание в тайге, конечно, имело определенные творческие цели - я только-только серьезно занялся литературой, но так уж устроено было у нас в то время, что твои планы-задумки, пока никак не материализованные до конца, никто не обязан был серьезно принимать во внимание, и чтобы хоть как-то не вступать в противоречия с законом об обязательном трудоустройстве, я официально занимался тогда лесными промыслами: охотился и ловил рыбу...
Промысловая охота должна была начаться с середины октября, а до этого я добывал рыбу, сушил ее в русской печи, как сушат белые грибы, и вот такую сухую рыбу, сущик (высушенную, разумеется без соли) по мере ее накопления я выносил за плечами из леса и реализовал по установленным в то время ценам.
Добывать рыбы можно было и побольше и тогда для транспортировки добытого к покупателю обычным рюкзаком уже не обойтись, но я не стремился тут к особым богатствам, а потому и промышлял на своих озерах не сетями, а обычной крючковой снастью: теми же жерлицами, спиннингом, дорожкой, удочками и мормышкой.
С помощью мормышки я добывал по большей части т.н. живцов, которые и шли на жерлицы, а еще на небольшой перемет, который здесь почему-то называли подпуском, хотя подпуском, в моем представлении, считалась несколько иная снасть, да к тому же еще применяемая преимущественно на течении. Мой же перемет стоял в озере, на берегу которого я жил в небольшом ладном домике. Перемет я проверял рано утром, снимал пойманную рыбу, затем добывал живцов и проверял перемет еще раз уже во второй половине дня, подсаживая пойманных живцов вместо отсутствующих...
Признаюсь, что добыча рыбы тем же переметом особенно не радовала меня, хотя подобный промысел и позволял мне сделать для себя какие-то полезные открытия по части поведения разных рыб в наших северных озерах. Но что делать, если надо было зарабатывать на хлеб, и только потом браться за создание «бессмертных произведений»... Словом, с помощью самой разной крючковой снасти я мог более-менее точно наблюдать за жизнью принадлежащих мне водоемов. И эти наблюдения вроде бы подсказывали мне, что здесь по первому льду уж я отведу наконец душу, вооружившись лишь мормышкой да еще снастью для отвесного блеснения. По крайней мере с приближением холодов тот же самый окунек никак не снижал своей активности и отлично ловился и на мормышку и на зимнюю блесенку... И теперь оставалось только дождаться зимы и морозов.
Скоро ли придет зима?.. Я старался угадывать приближение холодов по тем же птицам. Гуси в ту осень прошли на юг, как и положено, сразу после первого крепкого ночного мороза... На березах еще оставался желтый-желтый осенний лист, над желтым тихим огнем сентябрьских берез голубое-голубое небо, сразу похолодевшее после ночного мороза, и в этом небе почти над самыми березами клин за клином, лента за лентой идут с севера на юг гуси...
Гуси ушли, но на озере все еще крутились стайки серых и черных уток - это тоже северные гости. Одни стайки вроде бы летели дальше, на их месте появлялись новые... Так продолжалось почти до середины октября, до новых ночных морозов, которые сразу попытались прикрыть берега озер ледяной коркой. Но этот первый ледок не удержался под ветром. Еще один ночной мороз, новые полоски льда у берега, на этот раз пошире, покрепче - и почти тут же исчезли мои гости-утки, а вместо них на озере появились лебеди, большая стая грациозных белоснежных птиц... Но не все птицы в стае были чисто белыми. Даже за морозной дымкой, что поднималась над остывающей водой, можно было хорошо видеть, что рядом со взрослыми, белыми-белыми птицами были и вчерашние птёнцы, молодые птицы, еще не успевшие до конца сменить свой серый птенцовый наряд на взрослые одежды.
Мороз то отступал от озера, то снова наступал на воду, и все это время лебеди оставались у меня в гостях. Скорей всего они и задерживались здесь из-за своих еще не достаточно окрепших птенцов... А если вдруг очень крепкий мороз? Что тогда? Не погубит ли он птиц?.. Но лебеди словно знали, что пока погода на их стороне и никуда дальше не спешили...
В этот раз зима пришла вместе с ледовитым ветром-шквалом и не в ночь, как обычно, а с полудня. По утру вроде бы еще ничто и не предсказывало близкого светопреставления... Небольшой ночной морозец, как и вчера, и позавчера, оставил после себя тонкую корочку льда, протянувшуюся от берега в сторону плеса, где все еще оставалась стая лебедей. Этот непрочный ледок вот-вот должна была размыть, сдвинуть к моему берегу полуденная, неспешная от предзимней тяжести волна. Но на этот раз вместо хмарого, полусонного потока с северо-запада, что исправно изо дня в день с утра до вечера устало раскачивал наше озеро, вдруг ворвался к нам сумасшедший северный ветер - ворвался сразу ударом-штормом и тут же вздыбил озеро крутой рваной волной... Ветер гремел под крышей моего дома, вырывал из рук тяжелые ведра с водой и швырял, швырял на прибрежные камни пенные клочья разорванной шквалом волны. И от такой вымороженной волны тут же, почти на глазах, эти камни оплывали седым льдом...
За ревом ветра я с большим трудом различал голоса лебяжьей стаи... Сначала голоса раздавались там, на середине озера, где лебеди проводили все последнее время. Затем, как мне показалось, голоса птиц будто поднялись над водой и уже долетали ко мне откуда-то сверху. Потом все ближе и ближе, и вот большая стая удивительных белоснежных птиц прошла над моим домом и скрылась за лесом в той стороне, куда надолго ушло от нас недавнее тепло.
Ветер-шквал ревел над моим озером всю ночь, но к утру стих, и как только рассвело, я опасливо выглянул из своего жилища... На озере было непривычно тихо. Я присмотрелся: так и есть, озеро встало - там, где совсем недавно ветер рвал в клочья перемерзшие волны, теперь повсюду лед, еще не крепкий, только-только народившийся, но уже лед - гладкий, чистый, как зеркало.
Этот новорожденный лед укрыл воду только что, под утро, когда озеро успокоилось, отошло от недавней бури... Еще день, другой и этот ледок окрепнет, и тогда... тогда можно будет попробовать ступить на него.
Но до ледка-зеркала мне еще предстояло добраться - предстояло преодолеть смерзшуюся кашу-крошево, которую упрямо тащил и тащил к моему берегу почти целые сутки сумасшедший ледовитый поток-шквал Почти целые сутки ветер гнал и гнал к берегу пенную волну и теперь по этой смерзшейся пене-крошеву и надо было пробираться к настоящему льду.
Ледяная каша вдоль берега тут же рушилась под каблуком моего сапога и пока не оставляла надежды на скорую встречу с первым льдом на моем озере... Оставалось только ждать и слушать, как гремит вокруг явившийся вслед за ледовитым северным ветром мороз-воевода... Помните такого хрестоматийного деда-мороза, вооруженного тяжелой ледяной палицей?.. Вот этой самой палицей и колотил теперь от души мороз-воевода и деревья в тайге, и бревна в стене моего дома, когда явился наконец хозяином в свои прежние владения…И деревья в лесу, и бревна в стенах моего жилища, успевшие прилично набухнуть от сырой гнили предзимья и теперь схваченные крепким морозом, и трещали-громыхали вокруг, пугая вое живое.
Эти выстрелы-грохот гремели всю ночь и стихли только под утро. Я снова приглядывался к озеру, ко льду, но пока не находил пути туда, где, конечно, ждали меня мои окуни - намороженная вдоль берега каша-пена никак не пускала на лед... А тут еще и лед по озеру начал трещать, рваться от мороза. Но это уже другой голос: не выстрелы, не взрывы, а эхо-канонада - трещины по льду расходятся долго, да и сам лед немного глушит морозные голоса.
Я собрал снасти, прихватил легкий топорик и отправился на Часовенное озеро... Часовенное озеро в километре с небольшим от моего жилища. Озеро в высоких берегах и ветер там скорей всего не разгулялся так, как у меня под окнами. Но Часовенное озеро мелкое, дно рыхлое, вода помягче и позеленей. Здесь бывает много рыбы по лету, но к осени жизнь здесь будто затихает... Будет ли что ловиться по первому льду?
На лед я выбрался благополучно. Лед толщиной сантиметров в восемь. Первая лунка - окошечко-прорубь, пробитая топориком... Мормышка уходит под лед... Пока молчание... Еще одно окошечко во льду. И снова молчание озера.
Играю блесной - снова ничего... К полудню заканчиваю обход озера - ни одной поклевки... Ладно - на Часовенное я и не рассчитывал - озеро это летнее... Направляюсь домой. У самого берега под ногами трещит лед. В воде по пояс. Выбираюсь из воды и тут же выливаю воду из резиновых сапог. Мороз градусов под тридцать - не успеешь вылить из сапог воду, замерзнут ноги...
Дома долго прихожу в себя, отогреваюсь, сушусь у печи. За окном звезды, крепкий мороз и все те же выстрелы-раскаты по льду моего озера...
Помню купание в ледяной воде, жду еще один день и только тогда пробую выбраться на лед своего Домашнего озера...
Вот и плесо, где совсем недавно плавали мои лебеди. Здесь, левее, луда и скат с луды на глубину... Скат точно угадываю. В лунку отважно ныряет мормышка... Всего с десяток дней тому назад на эту же самую мормышку ловил я здесь очень неплохих окуней. Но вот вторая, третья лунка-прорубь и никаких результатов.
Вместо мормышки в руках у меня удилище с блесенкой. Моя любимая блесенка-самоделка, на которую ловил я тех же окуней и зимой, и летом, и осенью, и под Москвой и на Нижней Волге. Это небольшой узкий ромбик, вытянутый в своей верхней части... Облавливаю блесной всю луду, снова вооружаюсь мормышкой, и снова, как на Часовенном озере, ни с чем возвращаюсь домой. Правда, в этот раз обошлось без купания...
Следующий день - и снова нигде ни одной поклевки... В чем дело?..
Может, виноват ветер-шквал, напугавший вокруг все живое?.. А может быть, это грохот-канонада, что до сих пор нет-нет да и разойдется вдруг подо льдом?.. Вспоминаю рассказы рыбаков о том, что при громе, в грозу окуни в нашем озере мечутся, носятся из стороны в сторону, как сумасшедшие (тут-то и попадают хорошо в сети), а затем западают куда-то... Может быть, все это повторилось теперь после зимней грозы-грома?
Гром на озере, А вместе с ним и крутой мороз успокаиваются только через неделю. Все это время я не оставлял озеро без своего пристального внимания, и только теперь, когда наступила наконец тишина, добыл первых окуньков... Но улов совсем невелик. И окунь берет вяло, без всякого азарта. Тоже самое и на второй, и на третий день наступивший тишины - все эти дни получаю от хозяина озера, водяника, совсем небольшую дань... Оставляю это занятие и принимаюсь за охоту - пора разыскивать куницу.
Вот так неожиданно грустно и закончился мой самый первый Первый лед... Да, совсем забыл... Вместе со мной в ту зиму пытались разыскать по первому льду тех же окуней еще на одном замечательном озере Янцельском мои друзья-охотники. Они ушли на Янцельское в охотничью избушку еще до ледовитого шквала, ушли на охоту. И я вручил им свои блесны: мол, попробуйте, половите окуней на Янцельском по первому льду...
Янцельское было у нас особым озером... Прежде всего этот водоем никак не походил на все остальные наши таежные озера своей правильной формой - озеро было почти совсем круглее, словно опустившаяся откуда-то к нам в тайгу большая-большая чаша - все остальные наши озера были вытянуты, как правило, примерно с севера на юг, что определенно подсказывало то направление, по которому двигался когда-то по нашим местам ледник.
К тому же у Янцельского озера было твердое песчаное дно - в то время как все остальные наши озера, за исключением, пожалуй, только моего Домашнего озера, лежали в мягких приболоченных берегах, переходящих далее в илистое дно.
На Янцельском озере не было почти никакой водяной травы, если не считать редкий прибрежный тростник да чуть приметные с берега блюдечки-листья белых лилий, что поднимались к середине лета из воды там, где посреди озера была одна единственная здесь луда... Возле этой луды и собирались, скапливались другой раз тяжелые окуни целыми стаями. Этих окуней, вышедших вдруг к луде, было порой так много, что рыбак, остановивший свою лодчонку - челночек над самой вершиной глубокой озерной луды, просто напросто уставал тянуть и тянуть этих рыб из глубины озера в лодку. Здесь хватало всего одной удочки, чтобы за несколько часов наловить столько отменных окуней, что лодка с трудом добиралась до берега.
Окуней, которых щедро преподносил тебе хозяин Янцельского озера, ты сушил в печи, а на утро снова направлялся к луде за новой данью. Но новая порция дани, как обычно, была здесь уже поменьше первой. На третий день ты привозил в лодке рыбы всего ничего, а дальше должен был поступить по давно известному здесь правилу: ты должен был отказаться на время от рыбной ловли, чтобы озеро успело отдохнуть, а окуни снова скопиться у луды.
Словом, Янцельское озеро заслуживало того, чтобы о нем наши рыбаки складывали свои сказы- легенды… Ловился окунь на Янцельском озере, все у той же луды, почти до самого ледостава, а потому мои друзья-охотники, постигшие с моей помощью искусство блеснения, очень надеялись, что уж сейчас-то, по первому льду, янцелъокий окунь обязательно заявив о себе.
Я дождался своих друзей-охотников, вернувшихся с Янцельского озера - у них подошли к концу все взятые с собой продукты да и охота на этот раз, как и у меня, складывалась пока не очень удачно. Ну, а окуни, а рыбная ловля по льду?. И тут меня ждало разочарование: моим друзьям совсем не повезло с рыбалкой по первому льду... Если все-таки каких-то окуньков я стал добывать у себя, на Домашнем озере, то они на Янцельском, обследовав все озеро, не достали ни одного хвоста.
- Посмотрел бы, сколько льда вокруг накололи - ни в одной проруби ничего..Да и не ловили мы раньше никогда по льду ни на какие блесны.
Вот и все.
Правда ли это, что не на каждом даже вроде бы и самом подходящем с виду озере зимняя снасть оказывается непригодной? Или причина в чем-то ином?...

Загадки, которые мне загадали Домашнее и Янцельское озера, вполне пригодные вроде бы для успешной зимней рыбалки, долго не давали мне покоя - долго не выпадало мне случая снова поискать ответы на все не отвеченные пока вопросы... Но вот снова я посреди тайги, уже в другом месте, и вокруг меня снова самые разные таежные озера. Но в этот раз я начинаю расспрашивать озера о их жизни сначала не по первому льду, а по весне, по последнему весеннему льду...
Пелусозеро, на берегу которого стоит мой дом, чем-то очень похоже на мое доброе Домашнее озеро, где я впервые ждал встречу с самым первым льдом. Здесь такая же чистая, прозрачная вода без всякого привкуса, здесь такие же каменистые берега. У Пелусозере есть и небольшая речка-протока, как у моего прежнего Домашнего озера... Ну, а остальные озера?
И эти озера чем-то напоминают мне мое прежнее таежное хозяйство - у них слегка приболоченные низкие берега, илистое дно и темноватая, по сравненною с водой Пелусозера, вода. К тому же все эти озера неглубокие, а оттого и считаются у нас летними, где жизнь на зиму надолго замирает по причине нехватки того же кислорода.
И вот теперь, в середине апреля, когда под лед еще не пошла богатая кислородом полая вода, я обхожу с ревизией по очереди доставшие мне таежные водоемы: как там сейчас чувствуют себя рыбы? Живы ли - здоровы ли? Бодры или все еще в состоянии зимнего сна?
На Пелусозере окунь берет исправно - так же неплохо ловился он и всю зиму, начиная с первого льда. Только с наступлением холодов, еще по осени, наш пелусозерский окунь скатился на глубину и до сих пор, хотя и вовсю греет солнце, еще не выходил к лудам и мысам - доставать окуня в Пелусоэере даже в середине апреля приходится только с глубины...
Озеро Изерко... Здесь по лету настоящий окуневый заповедник - спиннингом с желтым лепестком без особого труда почти всегда добываем здесь очень приличных окуней, идущих как раз для самого лучшего рыбного пирога-рыбника: один окунь на пирог. Правда, наши старушки, специалисты по рыбным пирогам, подсказывают мне, что пирог из окуней с Изерка не так вкусен, как рыбник с нашими пелусозерскими окунями - вкус у рыбы с Изерко немного иной... Конечно, виной тому вода: озеро неглубокое, дно илистое, берега низкие, сырые. Но все равно ловить окуней здесь очень приятно. Правда, к осени окуни тут затихают... А как сейчас, по весне?
Сверлю первую лунку. Мормышка уходит в зеленоватую воду, поднявшуюся в лунке. Пытаюсь играть мормышкой, но она за что-то тут же зацепилась. Осторожно вызволяю свою снасть из плена и вижу, что вслед за мормышкой в лунке доказывается раскидистый куст телореза...
Сверлю еще одну лунку в стороне - никакого ответа. Третья лунка – и снова телорез. Но не ухожу отсюда и начинаю играть мормышкой почти совсем подо льдом... И вскоре окунек граммов на триста пятьдесят. Зеленый-зеленый и почти неживой - даже достав-ленный на лед из вода почти совсем не сопротивляется обстоятельствам.
Ищу рыбу в Изерко целый день - и больше ни одной поклевки...
Еще один заповедный окуневый водоем - озеро Чебусозеро. До озера от моего дома чуть побольше четырех километров по тайге с горки на горку. Оставляю лыжи на берегу и добираюсь по кислому снегу туда, откуда из Чебусозера вытекает небольшой ручей.
Ручей короткий - совсем скоро он встречается с речкой, где по лету бывает много хорошего хариуса... В ручье из-под снега выглядывают вершинки забора-загородки, где еще не так давно хозяин озера Марк Тимофеевич Калинин ставил свои ловушки на самую разную рыбу. Особенно старался наш рыбак здесь по весне - видимо, по этому ручью в Чебусозеро и поднималась по весне рыба...Остается ли эта рыба здесь на зиму, не уходит ли на зиму вся куда-то в другое место?
Сверлю лед недалеко от того места, где из озера выходит ручей... Глубина метра три с половиной. Мормышка, как умеет, старается соблазнить рыбу... Никакого результата... Перехожу на глубину - новая лунка и снова ничего. Часа за четыре обхожу половину озера. Результат нулевой... Нет рыбы. А ведь по лету лавливал я здесь, ой, каких приличных окуней: и на малька, и на отвесную блесенку, и на спиннинг. Лавливал и очень крупную плову, и отличных щук. И рыба отсюда нашими старушками принималась с уважением: мол, сладкая с Чебусозера рыба... А вот рыбы-то пока и нет.
Вывод пока тот же: озеро это скорей всего только летнее, а потому и по первому льду здесь вряд ли будет ждать тебя успех... Да и наши вездесущие рыбачки, что почитают не только летнюю, но и зимнюю рыбалку, никогда не называли мне Чебусозеро, как водоем, представляющий интерес для рыбака-подледника... А ведь бегают другой раз по тайге до глубоких снегов, ищут окуня по нашим таежным озерам-ламбушкам.
Два дня остаюсь без рыбы, а потому решаю на третий день поискать счастье на Кивозере. Это подальше, чем Чебусозеро, от моего дома, но в той же стороне. У Кивозера по берегам камни и песочек и озеро побольше, чем Изерко и Чебусозеро, и протока, выходящая из этого водоема, куда солидней ручья, что приписан к Чебусозеру...
Дорога с горки на горку. В гору на лыжах «елочкой», когда гора крутая - это еще ничего. Хуже, когда подъем долгий – здесь идешь только на палках. До озера добираюсь взмыленным, как конь после тяжелой работы. В рюкзаке смена сухого белья: рубашка и свитер.
Первая лунка недалеко от берега, у каменистого мыска. И тут же окунек, за ним второй, третий… Неплохие окуньки... Есть в Кивозере рыба еще до полой воды. Значат, живется ей здесь по зиме не так тяжело, как в Изерко и в Чебусозере.
После Кивозера отправляюсь еще дальше - на озеро Василия Климова… Василий был смолокуром. Там, на берегу озера, до сих пор стоит его избушка, где он отдыхал после работы и куда приносил с озера пойманную рыбу. А рыба там была знатная. Особенно щуки, которые частенько крушили все снасти моего друга-смолокура. Сейчас Василия нет в живых, но озеро его осталось. Вроде бы никто пока не испортил этот водоем. Озеро немалое, вытянувшееся вдоль своих таежных берегов пошире, чем самые приличные подмосковные реки...
Я ищу на озере Василия Климова луду. Нахожу ее сразу по следам от коловорота - кто-то навещал этот водоем совсем недавно... Но солнце уже поднялось над тайгой и теперь на самой луде рыбы, конечно, нет - она скатилась, судя по всему, с луды - я разыскиваю ее с теневой стороны подводной возвышенности. Так и есть - окунь на положенном ему месте. Второй, третий, четвертый - неплохие окуньки. И по цвету они не такие зеленые, как в Изерко.
Перехожу поближе к берегу, в его тень. Здесь тоже окунек, но следом за окуньком и плотва-сорога, хорошая, тяжелая, одетая в серебряные латы...
Домой возвращаюсь почти в сумерках, а до этого по дороге к дому обнаруживаю, что следом за мной, по проложенной мною утром лыжне шел приличный медведь. Он шел долго по моему след и свернул в сторону только тогда, когда моя лыжня выбралась из тайги... Что он отыскал здесь: подходящую для прогулки дорожку, мою лыжню, или заинтересовался именно мной?..
Итак, еще одно озеро оказалось вполне пригодным для подледной ловли. Да, помнится, и Василий рассказывал, что по первому льду там, у себя, около избушки, он полавливал на блесну неплохих окуней.
Поведал мне в свое время Василий Климов, что по первому льду из всех наших озер щедрей всего встречало рыболова с блесной, как ни странно, очень небольшое озеро-ламбушка по имени Лемчево - вот тут-то с хорошими морозами и бушевал полосатый охотник.
Лемчево я оставлял напоследок. И вот теперь его очередь... Озеро Лемчево я неплохо знаю - знаю по весне и лету. В это время здесь хорошо ловится и окунек, и крупная плотва. Есть в озере и хорошая щука. Но за щукой надо уже отправляться на резинке или на плоту - с берега здесь трудно ловить на спиннинг... Из Ломчева вытекает небольшой ручей, примерно такой же, как и ручей, что выбирается из Чебусозера. И течет он тоже совсем недолго - вскоре встречает речку, в которой по лету можно отыскать хариуса. Речка вся завалена деревьями, и хариуса здесь можно ловить только на поплавочную удочку, на червя, как самую непотребную нашу рыбу.
Есть в Лемчево и язь - неплохих язей я добывал здесь с берега на удочку, на червя. Но все это было весной, летом. Особенно хороша рыбалка была здесь по весне, когда на моем Пелусозере гудели неугомонные весенние ветра, перемешивающие остывшую за зиму воду. Тогда на берегу Пелуоозера было совсем неуютно: холодно, промозгло, а вот на Лемчево, укрытом со всех сторон могучими елями, в это время было почти самое настоящее лето: тишина, солнцепек…
Но вот осенью до Лемчево я так ни разу и не добрался, хотя очень хотел проверить, как ведет себя здесь местный окунь: замирает ли он перед морозами или как на Пелусозере, до самого ледостава продолжает брать на ту же зимнюю блесенку... Наверное, все-таки замирает. Иначе бы с чего ему так азартно кидяться на ту же блесну после того, как озеро укрывалось льдом, И скорей всего это было правдой - Василий никогда ничего не прибавлял в рыбацких делах... Но помнится, рассказывая об окуневом жоре по первому льду на Лемчево, он никогда не добавлял, что было дальше, через неделю, через десять дней после ледостава - попадался ли окунек-перволедник на блесну и тогда, когда перволедный праздник-жор вроде бы должен был подойти к концу...
Иногда меня точили сомнения: ведь Лемчево совсем невелико, неглубоко, и берега у него мокрые, и дно илистое. Почему же здесь в самом начале зимы окунь вел себя так активно? И почему в почти точно таких же озерах, как Лемчево, в том же Изерко или Чебусозере, ни о какой ловле по первому льду я ни разу не слышал?
Лед на Лемчево еще был крепок, полая вода, судя по всему, еще не попала под лед. Одна , вторая лунка просверлена во льду. Как умел, я старался уговорить тех же окуней, если они были в состоянии оценить мои старания, отозваться, но, увы…. С Лемчево я вернулся домой с тем же результатом, как и с Чебусозера - рыба в Лемчево пока предпочитала не замечать мою снасть.
Вот и еще одна загадка: жор по перволедью и полный отказ вступать в контакт с рыболовом в начале весны…
Я еще раз заглянул на Лемчево уже тогда, когда стали вскрываться таежные ручьи и вода по ним стала попадать в наши озера. Лед был уже совсем плох, но я все-таки постарался поискать здесь рыбу. И снова никакого результата... Точно так же в самом конце ледяного плена не ответили мне никак ни Изерко, ни Чебусозеро…
Лед на наших таежных озерах совсем раскис, и загадку Лемчева озера мне придется разгадывать теперь уже в начале новой зимы. И тогда я обязательно навещу и Изерко, и Чебусозеро. Загляну, конечно, и на Волково озеро, и на озеро Гусельное. Будет время, сходу и на озеро Василия Климова, чтобы поклониться памяти нашего внимательного ко всему живому рыбака...
Ну, а как же все-таки с тем самым первым моим льдом на Домашнем озере, когда рыба объявила о себе только дней через десять после ледостава, после того грома-безумия, который сопровождал тогда наступление зимы?,.. Может быть, причина тогдашней моей неудачи все-таки в том, что зима пришла к нам тогда уж очень неделикатно, громко, шумно, резко?.. А ведь, рыба, как и все остальное на свете, предпочитает доброе к себе отношение...

***1***

«МЕПС» С ПТИЧЬЕГО РЫНКА

О том, что существует такая «бегучая» снасть, спиннинг, узнал я, пожалуй, еще тогда, когда только-только научился читать, ибо первыми книгами, прочитанными мной, были книги по рыбной ловле...
Почему уж именно спиннинг так покорил меня?.. На эти вопросы сейчас, спустя много лет, очень трудно ответить, но я думаю, что виной здесь в первую очередь была особая техническая оснащенность этой рыболовной снасти.
Нет, до блесен дело у меня тогда еще не доходило, хотя в моих рыболовных книгах были нарисованы и самые разные блесны. В стороне оставалось еще и само спиннинговое удилище, хотя и читал, знал я, что такие удилища бывают одноручные и двуручные. И я видел перед собой пока только катушку. И достанься мне в то время самая бросовая спиннинговая катушка, я был бы счастлив, приделав ее к тому же можжевеловому хлыстику и снабдив этот хлыстик пропускными кольцами из проволоки. Но, увы, моя мечта, моя спиннинговая катушка продолжала оставаться пока только в рыболовных книжках, и я не видел ее даже наяву, живую... Но вот случилось, произошло. И на берегу подмосковного пруда, в дачном поселке Кратово, встретил я первый раз в жизни настоящего спиннингиста...
Позже я не раз принимался вспоминать этого человека, но как ни старался, и тут не мог ничего вспомнить, кроме быстро вертящейся, блестящей спиннинговой катушки. С тех пор вот такая и обязательно блестящая катушка и стала сниться мне по ночам.
Уж кто знает, как бы иначе лежал мой путь к собственной спиннинговой снасти, если бы в то время не было у меня друга-товарища Андрюшки Миронова... Жили мы с ним в то лето в подмосковном поселке в одном доме, и очень скоро моя страсть к рыбной ловле передалась и ему - и мы неразлучной парой стали путешествовать по окружающим наш поселок водоемам. На вооружении у нас тогда были только поплавочные удочки, да и то не бамбуковые, не складные, а вырезанные в лесу. И лесок сатурновых, жилковых, у нас тогда тоже не было и для своей снасти мы обходились либо катушечной ниткой, либо, если удавалось раздобыть исходный материал, крутили свои лески из конского волоса... И поплавки у нас были тоже не магазинные, а вырезанные собственными руками из сосновой коры - эдакие востренькие коричневые поплавочки-столбики, которые и сейчас помнятся мне очень добро, тепло.
Следом за поплавками из сосновой коры научились мы делать поплавки из гусиных перьев. Эти перья мы находили возле Нового Села, которое обязательно миновали всякий раз, когда отправлялись на заливные озера за 6елыми карасями... Сейчас этого Нового Села нет, на его месте аэродром города Жуковского, а тогда новое Село еще было,
жило, а сам аэродром был еще совсем невелик, и не был огорожен, как сегодня, и частенько на обратном пути с рыбалки заглядывали мы туда, на свалку, где среди разного авиационного хлама находили очень нужные нам вещи. Здесь-то мудрый Андрюшка Миронов, пораньше меня успевший приобщиться к технике, и подал гениальную идею... Однажды в фезюляже от какого-то самолета мы обнаружили чудесные колесики. Они были на подшипниках: и через них от летчика к разным органам управления тянулись тросики. А что если раздобыть два подходящих колесика, посадить их на общую ось, а потом еще соединить между собой спицами, не поучится ли тогда та самая спиннинговая катушка, о которой мечтал я и которой успел заразить и Андрюшку?. Сказано - сделано, и теперь мы промышляли на свалке, дожидаясь, когда нам удастся найти подходящие колесики для своих катушке.
Нужные колесики мы в конце концов раздобыли, но, увы, изготовить катушки из них так и не смогли... Как-то, совсем недавно, разбирал я свой инструментальный ящик и обнаружил чудом сохранившееся у меня то самое авиационное колесико, из которого мы с Андрюшкой Мироновым и собирались изготовить спиннинговую катушку.
Увы, первая наша гениальная идея не была реализована. А потом, какое-то время спустя, мудрый Андрюха доложил мне, что вовсе и нет никакой необходимости мастерить спиннинговую катушку самому, ибо катушки эти продаются теперь в магазине и что цена им что-то около пятидесяти рублей...
Пятьдесят рублей для нас, мальчишек да еще из семей ниже среднего достатка, были тогда все равно, что сегодняшний миллион. Но если и тогда были люди, собравшие большие капиталы, то почему бы и нам не попробовать собрать желанные пятьдесят рублей... И опять, сказано-сделано, и вот вместо походов за белыми карасями мы с Андрюшкой принялись проектировать различные честные способы добычи денег. И первое, что пришло нам в голову: на болоте, за тем же Новым Селом, нарезать камышей, отвезти их в Малаховку на рынок и попробовать там продать.
На рынок в Малаховку мы явились чем свет, чуть ли не с самой первой электричкой, и хоть ни разу не торговали еще ни на каком рынке, смело встали у рыночных ворот и выложили свой товар. Торговали мы своим камышом до вечера, в конце концов большую часть своего товара мы распродали, но когда подсчитали доходы, то обнаружили, что собранных нами денег было слишком мало для того, чтобы мечтать, хотя бы об одной на двоих спиннинговой катушке...
Первую свою спиннинговую снасть пробрел я уже в студенчестве на деньги, заработанные во время производственной практики. Первая спиннинговая катушка была у меня простенькой, дюралевой, со штампованными щечками, соединенными стальными спицами. И покажи сегодня такую катушку даже самому начинающему мальчишке-рыболову, то и тот отвернул бы от нее нос. Но она меня вполне устраивала и устраивала довольно-таки долго... Вот с этой самой катушкой и двуручным спиннинговым удилищем из клееного бамбука и отправился я, спиннингист, только-только что вооружившийся соответствующей снастью, на реку Неруссу, в Брянскую область...
Река Нерусса, как и многие мои доставшиеся мне рыболовные странствия, пришла ко мне совсем случайно... В августе, после студенческого отпуска-каникул, проведенных на Оке, в Мещере, возвращались мы с товарищем в Москву. И тут, помнится, в метро, увидев у нас удочки и ружейный чехол, подошел к нам незнакомый человек, поинтересовался, кто мы такие, и посоветовал нам отправиться на следующий год на охоту, а главное, на рыбалку в Брянскую область и обязательно на реку Неруссу...
А тут еще, следом за такой откровенной встречей-рассказом о Брянских лесах и реках, состоялось у меня по зиме и знакомство с книжечкой «Десна Красавица» - и там между прочим коротенько упомянута была та же самая река Нерусса, где, по свидетельству авторов книжечки, уток было столько, что и не сосчитать, а огромных щук в реке было еще больше...
На карте нами был точно рассчитан весь летний поход, выбрана остановка поезда, на которой полагалось нам сойти. А затем был и поезд "Москва-Одесса", была и сама Нерусса, была и чудная деревушка на берегу чудесной реки...
А рыба в Неруссе действительно водилась - были там и такие щуки, которых мне так и не удавалось поднять со дна к лодке. И не раз после такой встречи блесна возвращалась ко мне с поломанным тройником или вообще не возвращалась, оставаясь навсегда там, в омуте лесной реки, вместе с той щукой-страшилищем, которая почему-то позарилась на кусочек металла.
Были на реке Неруссе и перекаты и ямы - было здесь все необходимое для классической спиннинговой ловли. И я учился здесь настоящему спиннингу и до сих пор благодарен этой реке за тогдашнюю науку... Там-то, на Неруссе, и пришло ко мне наконец чувство деловой спиннинговой блесны.
До этого спиннинговые блесны я не брался мастерить, хотя слесарную, лекальную работу немного знал и сделать матрицу, пуансон, вырезать заготовку и выбить нужную мне блесну не составляло для меня уже тогда особого труда. Тем не менее на Неруссу явился я только с магазинными блеснами…
Рядом со старинными книгами по рыбной ловле хранятся у меня книги и вполне современные. Среди них и книжечка М.Н. Никольского «Охота со спиннингом», в которой курс науки по спиннинговой ловле заканчивается альбомом блесен. Вот отсюда, из этого альбома, и пришли ко мне впервые завораживающие меня названия – имена блесен: «кеми», «пун-яуб», «спиннер», «норич»…Тут же, под рисунками, были в альбоме и рекомендации, какая блесна лучше всего для какой рыбы. И прикинув, какую именно рыбу собираюсь ловить на Неруссе, и, следовательно, какие именно блесны больше всего подойдут мне в моем будущем походе, стал я наведываться в рыболовные магазины и на свои очень скудные студенческие средства приобретать блесны, покорившие меня своими именами.
Конечно, всех тех блесен, какие упоминались в книжечке «Охота со спиннингом», в рыболовных магазинах не было, да и у меня самого тогда еще не было соображения, что магазинные блесны, хотя и носят частенько громкие имена, совсем не того, извините, качества, не той выделки, как их фирменные оригиналы.
В конце концов к летней поездке в Брянские леса магазинных блесен собралось у меня предостаточно. И, конечно, большинство из них для моей рыбной ловле, увы, не подошли…И если как следует покопаться в моем рыболовном имуществе, то и сейчас еще, наверное, можно отыскать что-то из тех давнишних магазинных железок, на которые когда-то были потрачены последние студенческие рубли и которые так и остались для меня просто железками, металлоломом, как еще называли в то время такие вот, ни на что не пригодные магазинные железные снасти.
После Неруссы и разочарования магазинными блеснами, мне уже ничего не оставалось, как приняться самому за изготовление необходимых искусственных приманок. Но, увы, мысль моя тогда работала еще очень коротко и дальше вращающихся блесен я в то время никуда не пошел. Мне тогда очень хотелось сделать точные копии «кеми», «пун-яуба», и делал я такие блесны, и к следующему лету, к поездке на Волгу, на приток Волги - Медведицу, в Скнятино на Печухну, был у меня уже целый набор отличных врачующихся блесен. С ними и явился я прежде всего на реку Медведицу.
Помнится, это был еще только самый первый сезон на Медведице для московских рыболовов - в тот год на этом притоке Волги была открыта база Московского «Рыболова-спортсмена». И здесь, в большом просторном доме, на самом берегу реки, и собралось сразу человек десять рыболовов - и были тут в основном спиннингисты... После Неруссы, после громадин-щук, которыми встретила меня год тому назад лесная река, после ушедших в прошлое магазинных блесен-железок, с богатым набором самодельных «фирменны» вращающихся блесен, я чувствовал себя уже искушенным спиннингистом. А если прибавить к этому еще и мой общий многолетний стаж рыбной ловли, то уж никак новичком на водоеме я не мог себя считать. К тому же теоретически я был давно подготовлен, пожалуй, никак не хуже даже самого заядлого спиннингиста.
И вот утро, лодка, почти спящая река, остановленная в течении вместе с самой Волгой угличской плотиной, и взмах за взмахом спиннинговым удилищем... Мои «кем», «пун-яубы», «байкалы» процеживают и процеживают воду в самых, казалось бы, щучьих местах, а результат совсем скромный... Второй, третий день такой, почти пустой ловли, и заведующий базой, добрый человек, посоветовал мне оставить пока спиннинг (мол, щука сейчас на спиннинг почти не берет) и заняться кружками.
Кружки на базе были и я с удовольствием принялся осваивать этот способ рыбной ловли. И дело у меня пошло, и нередко я привозил к обеду таких чудесных щук, которых, по общему мнению, требовалось обязательно запечатлеть на фотопленку. И фотографии тех самых щук и сейчас хранятся у меня, как память о прекрасных днях, подаренных мне когда-то рекой Медведицей.
Шло время, кто-то из моих друзей-товарищей по базе заканчивал свой отпуск и возвращался домой, к работе, а на освободившиеся места стали приезжать новые рыболовы. Были среди них и удильщики, и спиннингисты, а я все ловил и ловил рыбу на увлекшие меня кружки... Как-то возвращался я после очередной рыбной ловли домой. День оказался не очень удачным - в лодке, рядом с кружками лежали у меня всего две небольшие щучки. Здесь же, в лодке, по старой памяти, была со мной и спиннинговая снасть, которую я уже давно, честно говоря, не брал в руки. До базы было уже недалеко. Я не слишком быстро вел домой свою лодку, и вот тут-то и выпала мне неожиданная встреча, которая осталась со мной до сегодняшнего дня...
Мне на пути встретилась лодка, лодка с нашей базы. В лодке был рыболов, который приехал из Москвы только вчера вечером и с которым мы еще не успели даже познакомиться. Он увидел меня, поднял в знак приветствия руку и поинтересовался, как мои успехи... Я ответил, что две щучки у меня есть. Он попросил подъехать поближе и показать улов. Я осторожно подвел свою лодку, и наши посудинки встретились борт к борту. Мы придержали лодки и так, оставив весла, замерли на воде в добром желании поближе познакомиться друг с другом.
Мой новый знакомый любовался пойманными щучками, а я так, невзначай, повел взглядом по его лодке и просто остолбенел от изумления: в лодке на втором сидении, перед моим новым знакомым лежал плоский ящичек-чемоданчик с многими-многими отделениями, и в каждом таком отделении в строгом порядке покоились блесны, грузы, тройники! И все это было такого великолепного исполнения, все это было в таком многообразии, как будто весь альбом блесен из книжечки Никольского «Охота со спиннингом» оказался здесь воплощенным в металл самыми искусными руками.
Мой новый знакомый заметил мой изумленный взгляд и поинтересовался:
- Что - занятно?
- Конечно, - это все, что смог вымолвить я.
- А вы на какие блесны ловите?
Я достал свои «кеми», «пун-яубы», «байкалы». Мой знакомый полюбопытствовал, чьи руки изготовили эту снасть. Я сознался, и он достаточно высоко оценил мою работу, но добавил, что такого набора сейчас все-таки маловато, что ко всему прочему надо бы сейчас добавить такие-то и такие-то блесны. А потом, после конкретного совета, откровенно признался:
- А вы знаете, ведь я совсем больной человек по хорошей рыболовной снасти. Спиннинговая катушка - это само собой. А вот блесны!..
И он принялся рассказывать о самых разных блеснах, как рассказывают обычно только об одухотворенных существах. И я слушал, впитывал в себя, запоминал, как та или иная блесна ходит, живет в воде, когда и как дрожит, кидается из стороны в сторону, как безжизненной рыбкой может падать на дно водоема тот же «байкал», если вовремя отпустить спиннинговую леску. Как оживает такая вот безжизненная рыбка-блесна, когда заставить ее легким рывочком оторваться от грунта...Вот так, после этого удивительного рассказа-науки и открылась тогда для меня в спиннинговой ловле еще не осознанная мной ее глубина...
А тут еще мой новый знакомый поведал мне другую свою тайну, что все свои подобные открытия он совершает дома, в ванне, наполненной до краев водой. Здесь-то и проверяется, отрабатывается почти каждая изготовленная им блесна - здесь и изучает мастер ее характер, ее наклонности...
Знакомство мое с замечательным человеком, обладателем бесценного чемоданчика с блеснами перешло в долгую и верную дружбу, а то первое наше совместной рыболовное лето мы отметили под конец многодневным походом по Волге на лодках к Скнятину. И там, у Скнятина, на реке Печухне, разлившейся среди сведенных лесов-пней, ждала меня еще одна дорогая для меня встреча - встреча с московскими рыболовами-спиннингистами, которые и поразили меня своими «тяжелыми» блеснами,
Такой ловли до той встречи я даже не предполагал... Нет, я, конечно знал, что кроме вращающихся есть и блесны колеблющиеся, которые не крутятся вокруг оси, а лишь покачиваются из стороны в сторону. И эти колеблющиеся блесны тоже были в моей книжечке «Охота со спиннингом» и их имена я знал, помнил: «ложка»,«норич»,«норвега», «гейнец-блинкер»... Но все эти колеблющиеся блесны были лишь чуть-чуть тяжелее блесен вращающихся и обязательно применялись вместе с дополнительным грузом, и только «пулька-зеркальце», снасть, предназначенная исключительно для северных лососей, была сама по себе и блесной и грузом... А тут, на реке Печухне, мои новые знакомые успешно ловили щук (да еще каких!) на колеблющиеся блесны без всякого дополнительного груза...
Три рыболова-спиннингиста, облюбовавшие себе для летнего отпуска широко вышедший из берегов, некогда совсем неприметный приток Волги, жили на берегу Печухны, ставшей теперь заливом угличского водохранилища, в большой, просторной палатке, ловили рыбу, собирали ягоды и грибы... Ни палатка, ни обмундирование - ничто не выдавало в этих людях их особого, высокого положения где-то там, в столице. И знакомство наше состоялось просто - по инициативе самих сторожил Печухны. И только потом, чуть ли не в самом конце нашей совместной жизни-рыбалки на Печухне, выяснилось, что мои новые знакомые-рыболовы трудятся в оборонной промышленности, что они радиоспециалисты (тогда еще не говорили – электронщики). При расставании мы обменялись адресами, а позже, в Москве, уже не студентом, а молодым специалистом-инженером, я встретил имя одного из своих, друзей-спиннингистов и был поражен: мой знакомый рыболов, обучавший меня ловли щук на тяжелые блесны, оказался известным специалистом в своей области и руководил большим конструкторским бюро.
Но это было позже, а пока наш первый совместный ужин-чай у костра на берегу Печухны и мое удивление при знакомстве со снастями моих новых друзей... Спиннинги у москвичей-отпускников были клееными, классными, ручной работы, изготовленными известным мастером, жившим тогда где-то в Сокольниках. И спиннинговые катушки были авторские, токарной работы, а не какая-то там ширпотребная штамповка... Ну, а блесны - те самые, тяжелые блесны поразили меня окончательно... А чтобы не осталось у меня вопросов-сомнений к этим тяжелым, граммов по 30 каждая, блеснам, тут же, у вечернего костра, в первый же день нашего знакомства, мои добрые хозяева преподнесли мне, юноше-новичку, целый набор своих блесен...
Были среди них и тот самый «желтые шторлек», который и по сей день сопровождает меня в моих рыболовных походах и побывал вместе со мной и на реках Алтая, и на реках Камчатки. Были среди подарков и две горбатенькие блесны – «скнятинки», созданные, судя по всему, либо местными жителями-спиннингистами, либо кем-то из столичных поклонников Скнятина и Печухны. Одну «скнятинку», выполненную из желтого металла, я оставил навсегда в Тверской губернии, на дне речки с удивительным именем - Осень, а вот вторую «скнятинку» из красного металла берегу - берегу как память о тех прежних, щедрых временах, когда мне очень везло на добрых откровенных людей.
Науку ловли тяжелыми блеснами мне преподали тут же, у вечернего костра, а на следующий день эта наука была продемонстрирована мне и на воде… И все было вроде бы просто, ясно…И блесна шла у самого дна, выманивая из глубинных засад волжских щук. Правда, теперь мне чаще приходилось прибегать к услугам отцепа, возвращая обратно зацепившуюся за корягу блесну. Но это были, как говорится в таких случаях, детали. Главное - была рыба! Главное - мой спиннинг, почти не приносивший мне удачи по летнему времени, снова вернулся ко мне вместе с тяжелыми блеснами,
Да, все было ясно и просто: сейчас, в летнюю жару, щука находилась на глубине, и тут-то ее и надо было разыскивать. Я же гонял и гонял свои вращающиеся блесны вдоль травы и, конечно, почти никого там не находил... Все было ясно и просто. И кто-то, более догадливый, чем я, обо всем этом взял и догадался!
А дальше?.. А дальше - почти вся зима ушла у меня на изготовление вот этих самых, тяжелых блесен...
Честное слово, я никогда не был подвержен особой страсти что-то коллекционировать, собирать. Мне счастливо везло тут, и я ограничивался чаще всего только тем, что было необходимо мне в моей работе. Правда, свой собственный инструмент мне всегда хотелось иметь самого высокого качества. Вот и тут, когда судьба свела меня со спиннингом и блеснами, этих, самых разных блесен было у меня обычно ровно столько, сколько надо было иметь для разной спиннинговой ловли.
Еще тогда появился у меня и особый, тяжелый «шторлек», отштампованный из металла, покрытого серебром… Этот «шторлек» хранил я для какого-нибудь особого случая и вместе с ним и отправился в свое долгое странствование по нам северным лесам. И здесь, на тайных таежных озерах, эта блесна работала безупречно. И с весны до глубокой осени, и в темной, и в светлой воде, и в солнечные дни, и в дождь, я обычно и не снимал со своей снасти эту чудесную серебряную блесну.
Этот, мой неизменный «шторлек» размером был несколько побольше стандартного образца. Но весил он все те же самые тридцать граммов, а потому и входил в воду при забросе не так резко, ложился на воду плашмя, а вовремя приторможенный при падении на воду издавал эдакий легкий шлепок, чем-то напоминающий шлепок-плеск по воде небольшой рыбки. И очень скоро отметил я, что на этот мой шлепок стала подходить щука... Да-да, раз, другой с небольшим интервалом шлепнешь-булькнешь по воде, своим белым «шторлеком», выждешь немного, снова заброс, и на том месте, где до этого вроде бы никого и не было, обнаруживает себя щука.

***2***

(«Мепс» с птичьего рынка)

Позже, когда для меня открылись какие-то тайны местного рыболовного промысла, я мог сделать точный вывод, что мой «шлепок» по воде «шторлеком» почти в точности повторяет так называемое «бульканье берестяным поплавком», с помощью которого местные рыбаки всегда успешно промышляли щук. Такой берестяной поплавок изготовлялся из широкой полоски бересты. От поплавка вниз шел металлический поводок, поводок завершался крючком, на который насаживайся живец. Этот живец вместе с берестяным поплавком с помощью крепкого удилища достаточно громко опускался в воду. При этом раздавалось соответствующее бульканье. Рыболов булькал своим берестяным поплавком раза три на одном месте и, если нс дожидался тут ответа щуки, то шел дальше, к другому месту и там снова несколько раз довольно громко булькал, отвечая любопытствующим, что своим бульканьем он и приманивает к наживке щук...
Да, так все и было на самом деле. И мой «шторлек» сам по себе усвоил эту науку приманивать щук. И каких только щук не добывал я при помощи своей уловистой снасти. И не только щуки поддавались искушению и вылавливались мной на эту блесну-удачу. Так в Домашнем озере, возле деревушки Поржала на этот серебряный «шторлек» попался мне однажды и окунь-гигант. Эта была громадная, тяжелая рыбина, шириной спины в рабочую мужскую ладонь. Взял окунь у меня под самой лодкой. Гнался за «шторлеком»и, как гнался, так и проскочил под лодкой на другую сторону, чуть не вырвав у меня из рук спиннинг. А потом все-таки оказался в подсачке и испугал меня, явившись в мою утлую лодчонку - челночек: казалось, шевельнись это страшилище, и моя тщедушная посудинка тут же перевернется вместе с рыбаком и пойманной рыбой.
На эту серебряную блесну была поймана и самая большая моя щука, весившая, пожалуй, побольше пуда. Тогда у меня не было под рукой нужного безмена, приспособленного к пудовому товару, и добытую рыбину пришлось взвешивать по частям на десятикилограммовом динамометре;.
Попалась мне эта пудовая щука в конце мая, в небольшое озерке, в Карелии... Я мог бы долго перечислять и перечислять все добытое мной на эту блесну-трудягу. И все пережитое мной вместе с этой чудесной снастью, казалось, не оставляло сомнения в том, что и дальше ловить и ловить мне рыбу только ни эту блесну-подарок. Этот тяжелый «шторлек», рассчитанный, конечно, только на инерционную снасть, на инерционную катушку, работал у меня в паре с простым металлическим удилищем, двуручным, магазинным, тоже пришедшем мне по душе. Но, видимо, так устроена наша жизнь: что-то доставшееся тебе, подаренное в начале пути, со временем изнашивается, стареет и вместо этого, еще только вчера успешного, желанного, появляется что-то новое... Так и мой металлический спиннинг со временем погнулся, инерционная катушка заметно поизносилась, да и самая белая тяжелая блесна-удача была вся побита щучьими зубами.
Да, вся моя прежняя спиннинговая снасть уже просилась в музей, чтобы вместе с той же красной «скнятинкой» хранить собой память о прежних дорогах. А тут еще вселилась в меня пока что робкая, но уже постоянно напоминающая о себе мечта о безынерционном спиннинге.
А пришел ко мне мой безынерционный спиннинг уже несколько иначе, чем моя самая первая спиннинговая снасть, которая начался когда-то с блестящей, быстро крутящейся катушки - безынерционная снасть началась у меня с блесен, с небольшой коробочки фирменных блесен, которые подарил мне где-то, в начале 70-х годов, пожилой человек, побывавший до этого в Финляндии - оттуда-то, из страны Суоми, и пришел ко мне первый привет от современного спиннинга.
Блесны в коробочке были вращающиеся, маленькие, легонькие, каждая с миниатюрным грузиком-цилиндриком над крючком. Кроме вращающихся было в коробочке и несколько колеблющихся блесен, которые я тоже очень берег. Я относился к этой подаренной мне снасти, как к игрушке, к сокровищу - наверное, вот так, боясь дыхнуть, и смотрит молодец-молотобоец, орудующий в кузнице тяжелым молотом, на механизм-паутинку крошечных-крошечных часов, собранные под микроскопом.
Да и всей остальной снасти у меня для таких блесен тогда еще не было. Но шло время и как-то попалась мне в руки отечественная открытая безынерционая катушка… Сейчас эта катушка кажется мне чуть ли не топорной работой, а тогда, после инерционной снасти, и эта первая моя катушка и скромный магазинный хлыстик из стекловолокна принесли мне с собой счастье новых открытий.
Новую снасть я опробовал на тверской речушке Мелече, уносившей свои воды к Мологе, а дальше и к Рыбинскому водохранилищу. Там, на этой летней реке, когда все уважающие себя спиннингисты ловили рыбу только на глубине, на тяжелые блесны, я, будто забыв еще вчерашнюю свою глубинную снасть, упорно облавливал и облавливал блеснами-игрушками прибрежные травы...
Надо мной, может, кто тогда и посмеивался, но эта моя новая легкая спасть, мои блесны - крошки, доставленные точно в оконца-блюдечки между листьями кувшинок, и даже моя не слишком тяжелая добыча, среди которой были не только щучки и окуньки, но еще и подъязки - все это нравилось мне. И я вместе с этой снастью-изяществом, честное слово, становился другие человеком: из вчерашнего кузнеца-молотобойца я волей-неволей превращался в часовщика-ювелира.
Так река Мелеча и дала мне первые уроки нового для меня спиннинга, а настоящее испытание моих блесен-игрушек пришлось на Алтайскую горную реку, неистовый Чулышман, где на крошечный белый «мепсик» с крючком, опушенным черным перышком, ловил я красавцев-хариусов, а на узенькую желто-зеленую колеблющуюся блесенку из того же финского набора выловил своего первого в жизни тайменя... Эту блесну со следами зубов алтайских тайменей после встречи с Чулышманом я больше не брал на рыбалку - она, как и моя красная «скнятинка», теперь только в «музее», как память о горном Алтае, да и вся эта коробочка с блеснами, привезенными из страны Суоми, подсказавшая мне путь к современному спиннингу, теперь чаще остается дома, чем путешествует вместе со мной. Но зато по зиме, когда мои рыболовные дороги на время приостанавливаются, эта коробочка, эти блесенки-игрушки, нередко появляются передо мной на письменном столе, и тогда я снова и снова вспоминаю и своих хариусов, и своих тайменей, и тот белый «мепсик» с красными точечками по лепестку, с которым начинал я свою безынерционную снасть и который все-таки пришлось, как дань Алтаю, оставить на дне Чулышмана…
Вот так на смену моему серебряному «шторлеку»-удаче и пришла легкая, изящная безынерционная снасть. И эта полная замена одной снасти на другую произошла у меня все-таки не на реках тверской земли, не на Алтае, а на европейском севере, на таежных озерах, заваленных вдоль и поперек разным лесным ломом и заросших травой. Здесь-то моя прежняя инерционная снасть работала безотказно. Леска 0,6-0,7 миллиметров позволяла блесне продираться через любые подводные заросли, а то побеждать и непроходимые завалы: если уж не удавалось тут тралить коряги, то на худой случай я расплачивался за вызволенную блесну лишь разогнутым крючком.
Конечно, было очень трудно сразу от прежней надежной снасти перейти на крошечные блесенки и тонкую леску и поверить, что этот тщедушный вращающийся лепесток способен работать в таких же тяжелые условиях... Вот здесь-то и помогла мне одна интересная блесна, чем-то напоминающая собой наш ширпотребный «атом»...
Этот, подаренный мне «атом» тоже был легкой блесной, тоже требовал безынерционного спиннинга, но все-таки выглядел немного «покрепче», посолидней «мепсов»-игрушек, а потому и стал этот мой «атом» первой блесной, с которой я при помощи безынерционной снасти и приступил к таежным озерам, чтобы раз и навсегда, решить для себя: примет или не примет наша русская северная вода снасть, изобретенную для прозрачных горных рек.
Эту колеблющуюся блесенку «атом», выполненную, как и некогда мой знаменитый серебряный «шторлек», из посеребренного металла, прислал мне из города Кирова поэт Павел Маракулин.., Прислал с благодарностью за внимание к его творчеству, прислал вместе с книжечкой стихов, где были и стихи о рыбной ловле... Получил я посылочку из Вятской земли, прочел стихи, порадовался за автора, а к блесне-подарку отнесся, честно говоря, прохладно... Во-первых, форма известная, магазинная. Во-вторых, чем-то эта блесенка напоминала мне мой недавний «шторлек», и эта память будто тянула в сторону от блесен-игрушек, созданных в стране Суоми,
Нет, не думал я тогда никак, что именно эта блесенка будет со мной неразлучно несколько лет подряд, что именно она, чем-то походившая на мой прежний «шторлек»-удачу, и станет именно той разлучницей, которая навсегда отведет меня от прежней легендарной блесны и прежней инерционной снасти.
Был мой «вятский атом» раза в два легче моего прежнего тридцатиграммового «шторлека», он прекрасно забрасывался против ветра и удивительно играл в воде - точно подчиняясь моему желанию, обходил камни, перепрыгивал через коряги и шустро проскакивал через заросли рдестов. Слишком больших рыб на эту блесну я не ловил, но на щук среднего размера этот «атом» действовал безотказно.
Пожалуй, мне пришлось бы долго перечислять те таежные озера, на которых мы побывали вместе с этой блесной. Правда, во время таких походов случались у нас и потери: два «вятских атома» я все-таки подарил-оставил северной воде. В первом случае подвел меня иностранный фирменный карабинчик. Блесна была соединена через карабин с поводком, щука, схватила блесну, пошла в сторону и, видимо, надавила челюстями на карабин. Тот раскрылся, поводок с леской вернулся ко мне обратно, а щука с блесной ушла в глубину.
Вторую блесну я зацепил за корягу. Отцеп легко опустился вниз по леске, остановился. Я попробовал отцепом отбить крючок от коряги, но у меня тут ничего не получилось. Обратно отцеп не поднимался. Оставалось вытягивать отцеп вместе с блесной. Шнур отцепа выдержал, но леска лопнула... Оказалось, что отцеп не прошел вниз по поводку, и теперь поводок вместе с блесной остались на дне.
Блесну было жалко, Я пометил место, вернулся сюда вместе с сыном, с ластам и маской. За блесной мы долго ныряли, но нашу блесну, нашу «белую маракулину» так и не нашли...
Да, эта наша блесна имела свое имя... Дело в том, что у нас не было особого желания давать своим блеснам какие-нибудь завораживающие имена вроде «пун-яуб» или «гейнец-блинкер». Да и не думали мы никогда долго, как назвать нам ту или иную блесну. Но, сделав, например, желтую вращающуюся блесенку, мы с сыном чуть ли не в один голос назвали ее почему-то «Анютой»... И эта наша «Анюта» и сейчас всегда с нами. Мы сделали таких блесен много и, попав на неизвестный водоем, где приходится рисковать блесной, первой разведчицей в тайную для нас воду мы и направляем нашу простенькую, нашу милую «Анюту». И, честно, слово, наша блесна нас никогда не подводила и частенько работала никак не хуже, чем фирменные вращающиеся лепестки.
Следом за «Анютой» дали мы имя и тому «вятскому атому», который подарил нам поэт Павел Маракулин...
Как-то разбирали мы с сыновьями блесны, гадали сообща перед завтрашней рыбалкой, кому с какой блесной начинать на утро трудиться на озере. Один из нас выбрал себе «Анюту», а другой объявил вслух, что он предпочитает на этот раз всем другим блеснам белую Маракулина…
Произнесено все было правильно - речь шла о белой блесне, подаренной нам П.П. Маракулиным, но произнесено было сокращенно - было опушено слово «блесна», вот и получилось попроще: «белая Маракулина». А потом в разговорах-общениях о слове «блесна» мы забыли совсем и осталась с нами дальше просто «маракулина» или «белая маракулина». Да, простит нас Павел Павлович Маракулин, но так уж получалось, что подваренная им блесна настолько вошла в нашу жизнь, что получила от нас вот такое, многое говорящее нам имя…
Но все в жизни не вечно... Прошло сколько-то лет и «белая маракулина» перестала нас особо интересовать. Нет, мы не бросились куда-то в другую сторону, не искали сами каких-то новых: блесен, но так получилось, что досталось мне вдруг несколько редких блесен - вращающихся лепестков французской фирмы «Мепс».
«Мепсы», доставшиеся мне, были разными по размерам, форме, цвету. Я пробовал эти блесны в разных водоемах – «мепсы» меня покорили. По одному «мепсу» я выделил и своим сыновьям. И те тут же приняли для себя вращающиеся лепестки… И все - в нашей рыболовной жизни началась новая полоса - полоса «мепсов».
И опять это была не коллекция - да и о какой коллекции может идти речь, когда всего-то этих самых «мепсов» собралось у нас на всю семью не больше десятка. И мы берегли эти фирменные блесны, дорожили ими, и уж никак не разрешали себе ловить такой дорогой снастью с берега, без лодки, когда отцепить севшую на корягу блесну обычно не удавалось… Да, нам очень не хватало в этой полосе «мепсов» чего-то такого же, но более доступного, чтобы не ограничивать себя слишком в рыбной ловле на таких. водоемах, где не было никаких плавсредств, И такая, расширившая наш возможности, блесенка наконец и явилась - и явилась к нам с московского Птичьего рынка.
Я люблю Птичий рынок и не могу не бывать там. На Птичий рынок я начал ходить еще мальчишкой, когда держал дома птиц и рыбок. Но сейчас па Птичьем рынке меня больше всего тянут к себе рыболовные ряды, где еще совсем недавно только из-под полы можно было купить какие-то рыболовные поделки. Сейчас все стало проще и рыболовные поделки нынче открыто выложены на прилавках. И вот тут-то, среди этих поделок, я и обнаружил однажды «мепсы» - самоделки...
Это были почти точные копии фирменных французский блесен. Я присмотрелся к блесенкам и обнаружил только одно отличие: лепесток у нашего «мепса» был вроде бы чуть потоньше французского лепестка... Это и хорошо, - сообразил я, - для озера хорошо. Такой лепесток, потоньше, станет быстрей вращаться, пойдет более упруго, чем французская фирменная блесенка, рассчитанная, видимо, на то, чтобы ловить ее больше на течении. Так и есть - наша блесна сделана для стоячих водоемах, где течение никак не поможет вращению снасти...
Нет, с этим, купленном на Птичьем рынке самодельным «мепсом» я не ждал новой весны так трепетно, как ждал раньше, когда приобретал какую-нибудь новую снасть, чтобы наконец проверить, испытать ее в деле... Весна пришла сама по себе. Но на первой же рыбалке вместо французского «мепса», который очень берег, я прикрепил к спиннинговой леске «мепс» с Птичьего рынка... Щука, Щука, окунь, окунь, окунь - пять приличных рыб и почти без всякого интервала... Я остановился сам. Вместо нашего самодельного «мепса» поставил его законнорожденного собрата. Заброс - и никакого ответа... И снова в воде наш русский «мепс» и снова удар по блесне... И снова француз сплоховал перед своим русским собратом...
Новый водоем и почти тот же результат. И опять на желтый «мепс» с Птичьего рынка идет и идет рыба... И только один недостаток был у моего русского «мепса»: чуть бы побольше для него крючок-тройник, чуть бы подлинней у крючка жало, как у французской блесны. Тогда бы, честное слово, с русского «мепса» было куда меньше сходов… И сменить крючок - совсем простое дело. И нужный крючок у меня, конечно, есть. Но что-то мешает мне сотворить эту совсем простую операцию - не хочется мне даже на самую малость вмешиваться в эту блесну, не хочется никак переделывать этот «мепс» с Птичьего рынка. Пусть уж и останется он навсегда для меня именно таким, каким достался мне из рук мастера…
Все лето не расставался я со своим русским «мепсом». И следующее лето тоже прошло у меня под знаком блесны с Птичьего рынка... А что будет на будущий год?
Я никогда не страдал страстью к собирательству и музейным приобретениям, никогда не накапливал вещи только потому, что они имеют какую-то материальную ценность... Но так уж случается, что со временем, с возрастом скапливается что-то даже у самого бескорыстного человека... Да, я видел лучшие рыболовные магазины Финляндии. Да, у меня были в заграничных поездках и какие-то небольшие деньги, которых хватило, чтобы приобрести какие-то блесны… Но, честное слово, даже среди того, поражающего вроде бы многообразия рыболовной снасти я, к счастью, не терял голову, а потому мог трезво разобраться, что именно годится для успешной рыбалки, а что выпущено только ради рынка. Так из всех колеблющихся блесен, выставленных целыми витринами в магазинах страны Суоми, мне приглянулся только «профессор», не который обычно ловят палию, прописанную в северных озерных глубинах. Все же остальные колеблющиеся блесны никак не идут в сравнение с моим прежним белым «шторлеком» и верно стоящей у нас на вооружении «маракулиной».
Есть у меня дома и какие-то фирменные вращающиеся блесны, привезенные из прежнего храма рыболовов-спортсменов, из Суоми... Вот и сейчас они лежат передо мной. А рядом с ними совсем на равных моя верная, бесхитростная «Анюта». Нет, не уступает пока она этим форменным блеснам, рассчитанным на самую изящную снасть…А вот он и «мепс» с Птичьего рынка, самая близкая, самая понятная сейчас для меняя блесенка... Пожалуй, и этой новой весной пойду я на первое в новом сезоне озеро именно с этим русским «мепсом». И так уж обязательно получится, что еще раз скажу тут большое спасибо московскому мастеру- старателю, создавшему эту удивительную блесну,..

Дополнение к сказанному:
Прошлой весной досталась мне еще одна 6лесенка - тоже копия французского «мепса», но изготовленная на этот раз в Латвии, по-моему, каким-то кооперативом. Пробовал я этот латвийский «мепс», но, увы, не показался он никак рядом с моей желанной блесной, как не получилось такое соревнование и у аналогичной французской блесны. Хоть и похож этот латвийский «мепс» на мой «мепс» с Птичьего рынка, но, увы, уже не то…Да и выполнен он не так изящно, не так видно, как мой русский «мепс», ибо над моей замечательной блесенкой трудился настоящий мастер-ювелир Левша. А Левша-то, милые люди, был прежде всего русским мастером. Поэтому-то тот латвийский «мепс» рядом с русским «мепсом» и не пошел… Не те руки, братцы! Вот так вот!

ЛЕЩИ, ЛЕЩИ, ЛЕЩИ…

К встрече со своим самым первым лещом я стал готовиться еще с зимы: прежде всего запасся редкой для того времени жилковой леской под названием «сатурн», а там и принялся перечитывать книги по рыбной ловле, чтобы встретить следующее лето во всеоружии.
Книги по рыбной ловле перешли ко мне по наследству от моего деда, они и сейчас эти « старинные» книги передо мной, и я снова нахожу здесь те свидетельства опытных рыболовов, которые завораживали меня в детстве. Судите сами:
«Лещи бывают крупных размеров и веса. Длиной они бывают до 70-100 сант. и весят до 6 клгр. Но изредка встречаются гиганты, достигающие свыше 1 метра длины и до 10 клгр. веса. Мне удалось в Финляндии, в речке, соединяющей два больших озера, поймать на перемет двух лещей-великанов, весом каждый по 10 килограммов. Они были обросши как бы мхом, головы у них были в наростах, цвет – бурый; но зато с какой важностью я нес их домой.»
Это из «Спутника рыболова-удильщика» Н.Рождественского… А это из рассказа о леще И. Комарова, автора «Руководства к ужению рыбы»:
«Из начинающих рыболовов успешно удить леща могут только люди терпеливые и настойчивые, т.к. рыба эта необыкновенно пуглива и осторожна: не выносит шума, разговоров и требует от охотника напряженного внимания, самых тонких, малозаметных снастей и правильно поддерживаемой прикормки…Лещ берет на донную удочку очень неверно: часто поклевка его не обнаруживается звоном бубенчика и надлежащий момент для подсечки можно угадать только после долгой практики. Во всяком случае следует выжидать потяжки, т.е. натяжения провисшей лески и в это время подсекать довольно резко.»
Именно такую донную снасть, которая вроде бы никак не подходила для начинающего рыболова, я и готовил тогда для встречи с желанным лещом, ибо берег Оки возле нашей деревни был отмелым, и я не очень надеялся, что обитавшие здесь лещи явятся к моей снасти на мелководье. А то, что у нас в реке под деревней лещи водятся, узнал я случайно в самом конце лета, когда встретил здесь двух рыбаков, приехавших к нам именно за лещом из самой Рязани. И своих лещей они отыскали. Да еще каких! Большие бронзовые рыбины лежали друг на друге в широкой брезентовой сумке, и эту сумку с рыбой к поезду удачливые рыболовы несли вдвоем , то и дело останавливаясь и отдыхая… Нет, я никак не завидовал самому богатому улову, но желание поймать вот такого же замечательного леща явилось ко мне тогда сразу и так и не отпустило меня до следующего лета.
И вот лето, школьные каникулы, я снова в деревне Алпатьево, почти на самой границе Московской и Рязанской областей: мы еще москвичи, а через овраг в деревне Ганькино уже жители рязанской земли.
Нашу деревню с реки не видно – здесь над рекой поднимаются высокие крутые горы, и деревня там, дальше за горой-берегом. Там, в деревне, сейчас давно утро, давно выгнали на луг стадо, уже топчутся в проулках наши гуси. Наверное, уже собрались на работу в поле колхозники, а здесь, у тихой-тихой воды все еще стелятся сизые полоски ночного тумана. Кажется река еще спит, но в этой, пока еще спящей воде, уже моя снасть, настроенная на леща: леска диаметров 0,35 миллиметров, скользящий груз-оливка, подобранный для ловли леща крючок и комок навозных червей на крючке…На берегу слегка утоплено комлем в землю короткое удилище, ореховый хлыстик, с пропускными кольцами и мотовильцем, чтобы после заброса подтянуть, вернуть обратно лишнюю часть лески. Леска от груза-оливки, что покоится на дне, до удилища аккуратно вытянута, и только почти у самого кончика удилища чуть-чуть провисает углом под тяжестью поплавка-груза. Такой провис лески необходим, чтобы во время и точно уловить потяжку рыбы.
Я жду…Который сейчас час? Солнце уже поднялось над заливными лугами, но пока еще не владеет всем вокруг, пока не справилась до конца с ночным туманом…
Под полосами тумана вода кажется серо-голубой. Я вглядываюсь в эту воду и пред-ставляю себе, как к моей прикормке, к тем шарам-мячикам из глины и распаренного овса, которые прежде всего отправил я в реку, уже подходит первый отряд лещей…Вот-вот самый главный лещ-вожак увидит червей, насаженных на крючок… Вот-вот…
Бог знает, откуда вдруг берется такое вот странное, на первый взгляд, но порой очень точное предчувствие… Вот-вот…И как раз в этот момент поплавок-груз, что уголком оттягивал леску, очень заметно качнулся вниз, угол-провис лески стал еще больше, и почти тут же эта леска вытянулась струной и кончик моего удилища качнулся вслед за ней… Подсечка!.. Нет, я не ошибся. Всю зиму готовился я к этому самому сигналу… Подсечка! Не очень резкая, но уверенная и достаточно сильная!.. И там, в глубине, куда уходила моя леска, отозвалось мне что-то живое и большое…
Я осторожно выводил подсеченную рыбу к берегу. Вот я уже вижу ее широкий бок. Вот-вот… И лещ уже у самого берега, на мели, над водой его спина, высокий спинной плавник… Вот-вот…Подсачка, конечно, у меня с собой нет. Я делаю полшага вперед, чтобы взять рыбу руками, но она опережает меня… Тут же удар хвостом, разворот на месте, и леска с грузом отлетает в сторону… А лещ, разом сокрушивший мой поводок, все еще стоит на мели, у берега, подняв высоко над водой свой спинной плавник-крыло.
Нет, этого своего самого первого леща я не потерял. Я бросился на него, как вратарь на мяч, прижал грудью ко дну, а там и выбрался вместе с лещом на берег.
Я нес леща домой, в деревню открыто, гордо. Лещ был у меня в правой руке на короткой петле-кукане, хвост же рыбины волочился сзади по земле.
Первой оценкой моего трофея было: «Лещ-то с поднос!».. Сколько весила эта рыбина, какой длины она была, не знаю – никто ее не взвешивал и не измерял. Но вот это «лещ-то с поднос» осталось со мной навсегда как более-менее точная оценка очень солидной рыбины.
Следующего леща размером с поднос, удалось встретить мне только много позже , но уже не на Оке, что была главной рекой моего детства, а на реке Жижице, притоке Западной Двины…
Сначала в прошлом хорошо известные туристам-байдарочникам Жижицкие озера, затем и сама Жижица. И первая стоянка на берегу этой замечательной речки. Палатка на краю молодого сосняка, тут же перевернутая кверху днищем наша байдарка, костер, котелок с остывшим чаем, а я промышляю у воды с удочкой в руках…Нахожу поблизости заливчик, почти сплошь укрытый зелеными латыми-листьями желтых кувшинок, приглядываюсь к небольшому оконцу-прогалу в зеленом ковре-кольчуге – здесь, пожалуй, можно опустить поплавочную снасть. На крючке кузнечик, пойманный тут же на берегу. Кого собираюсь я сманить этим кузнечиком, не знаю. Спуск небольшой – насадка, видимо, где-то в полводы. Поплавок замер, немного постоял на месте, а затем, покачиваясь, стал приподниматься из воды, поднялся, лег на бок и все быстрее и быстрее пошел в сторону, к листьям кувшинок…
Подсечка. Чувствую серьезную тяжесть на крючке и тут же первая мысль: сейчас эта рыбина кинется в заросли кувшинок, запутает там леску и прости прощай и сама рыбина, а то и моя снасть с крючком и поплавком…Но, о чудо – худшее, что было совсем рядом, не случилось. Правда, я тут не растерялся и сразу же после подсечки, конечно, рискуя порвать тонкую леску, стал упрямо поднимать вверх удилище, а следом за ним и попавшуюся на крючок рыбину…И вот она уже у самой поверхности, и вот уже «лещ с поднос» на листьях кувшинок и следом за моим удилищем более-менее спокойно скользит по этим листьям к берегу. И вот уже берег. И только тут рыбина спохватывается и начинает выкидывать колена своей неудержимой пляски.
Лещ хорош! Пружинный динамометр, если верить ему, показывает, что вес этой рыбины почти три килограмма.
Шло время. Жижица и Западная Двина остались где-то далеко сзади. Я часто ловил и подлещиков и лещей, не раз мог любоваться удивительной игрой-нерестом этих замечательных рыб, убеждался, что лещи действительно очень сметливы и по-своему хитры, но после той встречи на Жижице своего нового леща-красавца так нигде не встретил, пока не близко не познакомился с тайными таежными озерами, скрывавшимися в то время от посторонних глаз среди косматых еловых дебрей.
Имена этих озер я помню до сих пор…Окштомское, Долгое, Тимково – эти озера соединялись между собой ручьями протоками, по которым таежная вода уходила из Тимкова в Долгое, затем в Окштомское, а уже отсюда не ручьем-протокой, а речкой Окштомкой уходила в реку Кема и далее в само Белое озеро. Вот из этого озера моря скорей всего и забрели когда-то в наши таежные озера отряды полновесных лещей.
И лещи действительно были и в Окштомском озере, и Долгом и, видимо, даже и в Тимкове, хотя я довольно-таки долго не мог никак отыскать здесь этих рыб… Не удавалось мне встретиться с лещами и в Верхнем озере, что было совсем рядом с Тимковым и куда, судя по всему лещ тоже должен был придти, но уже не по ручью, а по рукотворной протоке-канаве, которую, как рассказывали мне местные рыбаки, когда-то, еще в незапамятные времена прокопали неугомонные старики. Эти дотошные до всего старики-старатели, конечно, знали, что в Окштомском и Долгом озере хорошая рыба-лещ водится, а вот в Верхнем озере и далее в Елимском, которое ручьем соединялось с Верхним, леща отродясь не водилось. А почему бы не запустить эту рыбу и сюда?.. Сказано, сделано, и по рукотворной канаве-каналу добрая рыба действительно прошла из Долгого и Тимкова в Верхнее и Елимское озера, а там уже по речке Елиме попала в реку Ухту, а уж из Ухты прямой путь любой рыбе до самого Белого моря… Вот так и свершилось соединение Волго-Балтийского бассейна с бассейном Белого моря в наших глухих таежных местах, поскольку именно здесь и проходит линия водораздела этих двух бассейнов - вот так наш лещ и пошел гулять по северным водным просторам.
Увы, и в Верхнем, как и в Долгом озере, этого самого леща я тоже никак не мог встретить, хотя провел на здешних берегах не один день. На крючок, наживленный червем мне постоянно попадались окуни, сорога-плотва, увесистые красноперки, но ни разу в моих уловах не было даже самых захудалых подлещиков. И я уже начинал думать, что местные лещи определенно сговорились и объявили мне по какой-то причине полный бойкот, как вдруг произошло событие, о котором я не могу вам не рассказать.
В Тимково озере я заглядывал очень редко. Во-первых, дорога туда была не из легких: весь кривой, хилый ручей, что вел в Тимково из Долгого озера был перегорожен в нескольких местах заборами-заколинами, которые должны были по весне преграждать дорогу рыбе и направлять ее в специально поставленную в воротцах забора снасть-курму. курмы здесь давно уже никто не ставил, но заборы-заколины так и не убрали, а тому мне всякий раз приходилось с большим трудом преодолевать в своем челночке эти препятствия.
Не тянуло меня в Тимково и еще одно обстоятельство – это озеро не имело, как большинство наших таежных озер, положенных таким водоемам берегов. Точнее, берега у Тимкова озера когда-то все же были, но к нашему свиданию они успели обрасти качающимся на воде травяным ковром, который в желании спрятать под собой все озеро уже довольно далеко отошел от еловый стены, прежнего берега, и теперь, чтобы устроиться здесь рыболову-удильщику, приходилось как-то причаливать лодочку к зыбкому ковру-плавуну и закидывать на него камень-якорь. Случалось и нередко, что такой якорь-камень сразу пробивал эту траву-ковер, уходил вместе с якорной веревкой куда-то далеко вниз,и потом, когда ты заканчивал ловлю или собирался все на всего сменить место, тебе приходилось долго и мучительно вызволять свой импровизированный якорь из болотного плена.
Словом, похвастаться успехами на Тимкове озере я никак не мог и прежде всего по причине очень редких свиданий с этим сразу не приглянувшимся мне водоемом. Но так уж бывает, остается в тебе что-то доброе даже от вроде бы самой неудачной встречи и эта добрая память нет-нет да и заставляет тебя повторить прежнюю дорогу. Вот так я еще раз отправился на Тимково озеро, хотя и зарекался вроде бы больше туда не заглядывать.
Ручей-дорога в Тимково позади, как и раньше, прижимаю свою лодчонку-челночек к зыбкому ковру-берегу, отправляю туда свой якорь-камень. Камень вроде бы сразу не провалился, не пробил берег-ковер – и то хорошо. Разматываю леску. Поплавок уже не воде. Поплавок самодельный из прочного пенопласта – это мой самый ходовой поплавок для любой ловли. Сижу в лодочке тихо. Вокруг тоже умиротворяющая, добрая тишина не слишком раннего, а оттого уже теплого утра. Признаков рыбы нигде не отмечаю: нет ни кругов, ни всплесков. Подожду еще немного, а там скажу этому озерку-болоту прости и прощай…
Наверное, все так бы и было дальше, если бы мой поплавок сразу не скрылся под водой… Подсечка, и как всегда в случае встречи с серьезной, но знающей себе цену, рыбиной, я сразу почувствовал на крючке тяжесть. Нет рывка, нет упорного стремления уйти в сторону, на глубину, а просто тяжесть, и эта тяжесть все-таки поддается моему желанию увидеть , кто именно соблазнился червем, посаженном на крючок… Рыбина все ближе и ближе к поверхность – и вот уже лещ-красавец собственной персоной передо мной в нескольких метрах от лодки. Он лежит на воде почти так же независимо от всего, что вокруг него, как лежат на воде среди прибрежной травы всплывшие вдруг по каким-то известным только им причинам бронзовые нерестовые лещи-подносы.
Этот мой лещ, подарок Тимкова озера, тоже необычно торжественно бронзовел своей чешуей. Он был неповторимо прекрасен и завидно тяжел, хотя мои пружинные весы и согласились отмерить для этого моего леща с поднос всего два с лишним килограмма…
Вот такой один единственный лещ и был подарен мне моими таежными озерами, скрытыми в то время от посторонних глаз косматыми еловыми дебрями.
Долго после встречи с таежными озерами в тогдашней Каргопольской глухомани путешествовал я по самым разным удивительным весям, но память, оставшаяся со мной от прежней таежной жизни, не желала успокаиваться, и в конце концов я сдался, согласился расстаться со всеми открывшимися для меня недавно гостеприимными, но, увы, так и не ставшими для меня родными местами, и снова отправился к себе, на Север.
И вот озеро Пелусозеро, самая граница Карелии и Архангельской земли. Здесь, на берегу озера мой дом – здесь я живу теперь с зимы до зимы и, конечно, какие-то местные тайны понемногу открываются мне…
Рыбу я ловлю не очень часто – только тогда, когда мои домашние требуют щуку на уху, окуней на сковородку или хорошую рыбу на пирог-рыбник. Тогда чаще всего я вспоминаю свой спиннинг и отправляюсь путешествовать по озеру.
Остров Васильев – откуда это имя, я так и не узнал. Остров – высокий бугор среди воды. Берега его также круто уходят в глубину. Ни кувшинок, ни кустиков куги возле острова почти нет, да и полоса рдестов здесь совсем не широка. Правда, в этой полосе рдестов, окружающих Васильев остров, то тут, то там очень занятные для спиннингиста чистые от травы коридорчики, уходящие от берега в глубину…Первый заброс, дожидаюсь, когда блесна ляжет на дно, кончиком удилища отрываю ее ото дна и начинаю проводку… И тут, в самом начале коридорчика довольно мягкий, никак не окуневый и не щучий удар по блесне… Блесна – вертушка, лепесток, фирменный мепс третьего номера… Рыба почти не сопротивляется, но идет тяжело то левым, то бравым боком, как водяной змей… Подсачек – и рыба в лодке. Лещ!.. Соблазнился блесной-железкой!..
Лещ очень приличный. Тяжелый. Пожалуй, с хороший поднос. Вес два с половиной килограмма.
И снова на те же донки, настроенные специально на леща, только подлещики и в крайнем случае килограммовые лещи…
Конец зимы – начало весны. Все тоже Пелусозеро. Ночной морозец после теплого, уже совсем весеннего солнца. Под ногами полированная гладь льда. Наконец добираюсь до самой глубокой нашей «Васькиной луды». Имя луды пришло сюда от меня – это место точно указал мне мой покойный друг-товарищ Василий Климов. С вершины луды скат на глубину: с четырех до пятнадцати-шестнадцати метров. Ловлю на глубине около шести-семи метров. В лунку уходит совсем небольшая зимняя блесенка, на крючке кусочек червя… Лунка пока не отзывается. Сверлю вторую лунку, тут же третью и четвертую. возвращаюсь ко второй. Очищаю ее, немного засвечиваю. Опускаю блесну. Блесна на дне. Раз-раз-раз – покачиваю блесну – и тут же хороший удар… Окунек граммов на пятьсот.
Снова блесна уходит в лунку. Снова такое же покачивание блесной у самого дна, но пока ничего. И вдруг чувствую на крючке тяжесть. Что это? Кто7 Почему без удара?..
Рыба идет к лунке более-менее согласно. Правда, с трудом проходит в отверстие, оставленное во льду коловоротом диаметром в сто тридцать пять миллиметров… Лещ – немного поменьше килограмма.
Снова блесна на дне. Играю, как умею, блесной. Пока пусто. Собираюсь сменить лунку и снова чувствую на крючке живую тяжесть… Кто там в этот раз? Неужели еще один лещ?
Рыба вроде бы согласно идет вслед за леской, не сопротивляется, но чувствую, что она потяжелей вот этого килограммового леща. Рыба почти у самого льда… Конечно, она не пройдет в лунку… Что делать?.. Никакой помощи ниоткуда…Обрезать леску?.. Жаль прежде всего блесну, мою верную, самую надежную мою зимнюю блесенку.
Скидываю с себя полушубок, стягиваю следом свитер и закатываю как можно выше рукав рубашки. Все это время удерживаю удочку ногой, чтобы рыба ее не утащила. Подготовился к «операции», снова беру удочку в руку ,выбираю леску и молю Бога, чтобы рыба сошла с крючка сама… Нет, она все еще на крючке. Подвожу рыбу снова к самому льду, опускаю руку в лунку и стараюсь дотянуться до блесны…
Наконец, блесна и голова рыбы. Ощупываю голову, не прошедшую в лунку… Батюшки, да это же опять лещ - угадываю его губы-трубку. Да какого же ты размера, если лунка мала даже для твой головы?.. Блесна освобождена. Все… Вот он, еще один лещ размером с поднос, но, увы, на этот раз не мой…
О начале нереста лещей на Пелусозере обычно рассказывает рябина: зацветет рябина и явятся на нерест лещи. Ловля сетями на это время у нас была запрещена, хотя за этим запретом, на моей памяти, никто никогда не следил, а потому нашего леща и сокращали понемногу в числе все, кто пожелает. Но вот нерест заканчивался, проходило какое-то время и сети на нашем озере снова были в законе.
Сетями я почти не занимался, хотя одна замечательная сетка у меня была – ее мне подарили в Финляндии с напутствием, чтобы я в нее как раз и поймал самого большого своего леща: сетка была со стороной ячеи в восемьдесят миллиметров, т.е. как раз для ловли такой рыбы… Но пока эта сетка лежала у меня без дела и, может быть, лежала бы так и дальше, если бы однажды по утру мой младший сынишка не забил тревогу: «Папа! Папа! Смотри! Что это?»… Вслед за сыном я выглядываю в окно и не сразу понимаю, что именно происходил возле наших мостков, с которых мы берем воду…
Сначала мне показалось, что это наша знакомая гагара, птица, умевшая отлично нырять, пожаловала к нам в гости и теперь нырнула за какой-то надобностью, выставив при этом из воды свое крыло….Но это не гагара – это не крыло птицы разгуливает среди стеблей куги у наших мостков… Это спинной плавник какой-то очень большой рыбины…Конечно, это лещ!
И тут я все-таки вспомнил о подаренной мне в Финляндии сетке, осторожно отвел от берега свою лодку и на пути возможного следования загадочной рыбы распустил снасть, сплетенную из тонкой жилки. А затем вернулся домой и вместе с сыном стал ждать, что же будет дальше.
И нашу загадочную рыбину никак не смутила моя лодка, только что отведенная от берега, а затем вернувшаяся обратно – она по прежнему продолжала разгуливать у нас под окнами… Ну, а затем все-таки наткнулась на сеть. И нам ничего не оставалось, как достать из сети эту удивительную рыбину.
И снова мы доверились нашему пружинному динамометру: лещ, широкий, тяжелый, с высоченным спинным плавником-крылом потянул за четыре с половиной килограмма.
Да, это был замечательный лещ величиной больше любого подноса, на который обычно и сейчас в деревенском доме ставят посреди стола кипящий самовар
Рыбина была, видимо, очень старая, худая, желудок ее был почти пуст.. Да, простят меня любители ловить и отпускать пойманную было рыбу – я совсем из другого класса рыбаков-любителей, а потому и доставшегося нам леща мы все-таки употребили в пищу. И тут я могу подтвердить известное мне еще из моих «старинных» рыболовных книг: достигнув определенного возраста, и наши лещи тоже заметно теряют свои пищевые качества.

КРАСНОПЕРКИ

Если свое начальное рыболовное образование я получил возле подмосковного дачного пруда и на берегу заливного озера в пойме Москвы-реки, то обучение по программе средней рыболовной школы я проходил на берегу реки Оки, что в своем неукротимом в то время течении предстала передо мной первый раз возле села Алпатьево, всего в каком-то километре от границы Московской и Рязанской области.
О реке своего детства я рассказывал уже не раз, обязательно упоминая при этом и железнодорожную станцию Фруктовую, и Слемские Борки. Станция Фруктовая была километрах в семи выше нашего села Алпатьева, а Слемские Борки были ниже нас по течению и, в отличие от нашего села и станции Фруктовая, лежали на левом берегу реки среди заливных лугов.
Вот здесь, на этом участке Оки, от Крутого Яра, куда приезжему рыбаку проще было добраться со станции Фруктовая, до паромной переправы с нашего берега к селу Слемы, и познавал я премудрости рыбной ловли, знакомясь соответственно с теми или иными обитателями тогдашней Оки.
Ерши-сопливики, а следом за ними и окуньки, что, как и ерши, попадались на наши донные удочки-закидушки, были самыми первыми моими трофеями. Следом за ершами и окуньками доставались уже окуни покрупней, что нет-нет да и соблазнялись ершиками, попавшимися до этого на мою донку.
На те же донные удочки-закидушки, но наживленные уже не червем, а живцом, мог попасться к концу лета и совсем неплохой шереспер, а беззубку или раковую шейку, как правило, редко обходили своим вниманием лобастые голавли.
Лещи ловились тоже на донные удочки, но в отличие от ершей, окуней и голавлей, требовали уже более основательной подготовки и надлежащего терпения от рыболова: лещей я ловил уже с прикормкой, предварительно закатывая в глину распаренный овес… Лещи, которых я ловил здесь, прямо у нас под селом, были хороши – все как на подбор.
Слышал я не раз, что в Оке велись и страшенные сомы, что эти самые сомы могли неожиданно всплыть к самой поверхности и вот так вот, довольно-таки долго возлежать у всех на виду… Такое явление наших сомов даже пастухи, отвечавшие за сельское стадо и обычно знавшие все на свете, объяснить никак не могли, но зато очень точно предсказывали по таким странным сомам близкую грозовую непогоду. И обычно не ошибались. Эти же пастухи, с которыми я, городской мальчишка, которого каждый год отправляли сюда из Москвы на лето, водил дружбу, рассказывали мне, что сомы, мол, очень любят подплывать к стаду коров, когда те, прибыв со своих лугов к реке, на полдня, заходят от жары далеко в воду. Вот тут-то, мол, сомы и безобразничают – самочинно выдаивают из коровьего вымени чуть ли не все молоко.
Позже упоминание о подобных рассказах встретил я и у Л.П. Сабанеева в его «Рыбах России», но Леонид Павлович вроде бы определил эти рассказы, как не очень достоверные… Словом, и о сомах, обитавших в то время в нашей Оке, я тоже кое-что тогда знал.
Знал я тогда, пожалуй, и все способы рыбной ловли, которые практиковались у нас и местными и приезжими рыболовами, видел даже спиннингистов, что успешно ловили шересперов возле наших Песков, на перекате пониже Крутого Яра. Знал я в то время, когда и с какой снастью пожаловать к тому или иному заветному месту на нашей Оке, и только Крутой Яр до поры до времени оставался для меня загадкой, тайной, да еще и тайной страшноватой.
Представьте себе высоченный берег-обрыв, уходящий отвесной стеной сразу в речные водовороты… Стоит оступиться, поскользнуться тут на сырой глине обрыва, и сразу скатишься вниз и, если и не утащит тебя буйная река тут же в какую-нибудь свою воронку-водоворот, то выбраться из воды на берег ты все равно вряд ли сможешь – здесь, где берегом была отвесная, зализанной течение, стена глины, пловцу, терпящему бедствие, просто не за что было уцепиться… И так почти вдоль всего Крутого Яра. И только в одном месте сверху вниз по серой глине обрыва было намечено что-то вроде тропки, которая заканчивалась у самой воды совсем небольшим уступчиком, на котором при большом желании мог бы разместиться тот же рыболов, отважившийся вдруг поискать здесь свое счастье…И такого рискового человека с удочкой в руках у Крутого Яра я однажды все-таки встретил…
Незнакомый мне рыболов, спустившись вниз по той самой, едва намеченной тропке, которую я не так давно обнаружил, стоял у самой воды, держа в руках длиннющее бамбуковое удилище… Когда его поплавок удалялся на расстояние, ограниченной леской, рыболов делал короткую подсечку, затем перекидывал свою снасть налево, в начало проплыва, и снова, не отрываясь, следил за поплавком.
Незнакомый мне человек ловил рыбу в проводку. Такая ловля была мне уже известна, и я бы давно устроил ее у нас под горой, на которой стояло село Алпатьево, но вот беда, для проводки в том месте нужна была хоть какая-нибудь лодка, а лодок в селе не было.
Мне объяснили, что лодки у нас не держат по той причине, что здесь, под горой, лодки остались бы без присмотра, и люди, проплывающие мимо нас на баржах, вполне могли бы эти лодки умыкнуть, подцепить к барже, притопить, чтобы не было видно, и так сплавить добытое воровским промыслом суденышко на юг, в низовье той же Волги, где лодки были тогда в большой цене.
Словом, проводка моя пока так и не удалась. А тут – на тебе: человек ловил рыбу в проводку без всякой лодки, обходясь одним, правда, только очень длинным удилищем…
И рыба у этого отважного рыболова, рискнувшего спуститься по нашему Крутому Яру к самой воде, действительно ловилась – ловились и подлещики, и плотвицы, правда, не очень крупные, но все равно ловились исправно и верно, чуть ли не при каждом проплыве поплавка.
Но что отметил я тут: поплавок, увлекаемый сильным течением, будто и не торопился вслед за рекой, он явно сопротивлялся реке, порой задерживаясь на месте, как задерживается на течении снасть, крючок которой то и дело цепляется за дно…
Так все и оказалось: рыболов, прибывший к нашему Крутому Яру из самой Москвы, настроил свою снасть так, чтобы спуск, расстояние от поплавка до крючка с насадкой, был немного побольше глубины реки в этом месте. Если сделать спуск поменьше, приподнять здесь насадку и груз-дробинку надо дном, то сумасшедшее течение тут же подхватит крючок с насадкой и грузило и вытянет вперед леску, поднимет насадку надо дном так, что никакая рыба, стоящая тут возле самого дна, эту насадку и не увидит. Вот и пришлось удлинять спуск с таким расчетом, чтобы и крючок с насадкой, и груз-дробинка волочились по дну следом за поплавком.
Конечно, тут следить за поплавком трудно – ведь поплавок все время подергивается-ныряет, но если постараться, то и в этом случае можно увидеть прижим-поклевку, угадать момент подсечки.
Московский рыболов, закончив ловлю, щедро поделился со мной всеми тайнами своего занятия. И я, конечно, как говорится, тут же загорелся: и мне бы так.. Но чтобы у меня все было именно так, как у моего нового знакомого, мне надо было прежде всего обзавестись довольно длинным удилищем, ибо глубина, на которой и велась эта ловля была около пяти метров. Ну, а такое удилище можно было поискать только в Москве… Значит, ждать придется до следующего лета…
Нужного мне шестиметрового удилища в магазинах в то время не было и в помине – тогда можно было купить только двух - и в крайнем случае трехколенные удилища и то далеко не лучшего качества. Но в магазине «Охотник» на Неглинной улице мне любезно подсказали, что вот-вот к ним должны поступить длинные бамбуковые хлысты, из которых и можно изготовить нужную мне снасть.
Прибытие этих самых хлыстов я караулил долго и, к счастью, угадал как раз на самую распродажу. Выбранные хлысты там же, возле магазина, я разделил пилкой на колена и, подобрав к этим коленам соответствующие соединительные трубочки, стал обладателем вполне приличных шестиметровых удилищ.
Эти удилища, одно полегче – на всякую мелкую рыбу, другое потяжелей – для ловли на живца, долго путешествовали вместе со мной. Они и сейчас целы и невредимы – время от времени я заменял только кончик у удочки полегче, который, бывало, не выдерживал вдруг борьбы с рыбиной посолидней. Такой ремонт я проводило обычно почти что на месте ловли, ибо на такой случай у меня в запасе всегда был тонкий бамбуковый кончик.
Сейчас в моем арсенале самые разные современные удилища из самых разных современных материалов, но скажу честно: нередко я вспоминаю своих прежних скромных спутниц и в каких-то случаях отдают предпочтение именно им…Особенно хорошо мое бамбуковое жестковатое удилище для летнего отвесного блеснения, а удилище потяжелей обычно вспоминаю я, когда собираюсь поискать щук среди завалов-коряг на таежных озерах. Здесь моя старинная живцовая снасть – «макалка» работает отлично – с помощью длинного и жесткого удилища я точно опускаю своего живца в любой прогал среди прибрежной травы, в любое не занятое корягами даже самое малое оконце, да еще при таком удилище можно очень ловко «постучать» - побулькать по воде живцом и тяжелым поплавком, чтобы таким способом выманить хищника из его засады.
Итак, к встрече с Крутым Яром я был вроде бы вполне готов, но, увы, в тот год этой встрече не суждено было состояться – я не смог отправиться в село Алпатьево, на Оку, и моя новая, еще не опробованная снасть, моя шестиметровая удочка вынуждена была дожидаться своего первого испытания на воде еще целый год. Ну, а когда Ока снова встретила меня, Крутой Яр почему-то не позвал сразу к себе, и я прежде отправился в луга к Слемским Боркам, недалеко от которых и были постоянно прописаны в Окской пойме три больших заливных озера: Осетриное, Ситное и Долгое.
Откуда взялось такое название у Осетриного озера, никто толком мне так и не объяснил. Но с Ситным и Долгим озерами было намного проще: Ситное было круглым, как ситный хлеб, выложенный на стол из русской печи, ну, а Долгое озеро действительно было долгим и больше походило на не очень широкую, тихую речку, заплутавшуюся в здешних лугах.
Почему именно Долгое озеро первым позвало меня к себе?.. Не знаю…Самая гладь озера была наполовину скрыта от постороннего взгляда высоченной стеной-частоколом озерного камыша-куги, и чтобы добраться тут до чистого места, надо было заходить в воду чуть ли не по пояс, расчищая перед собой хотя бы узкий коридорчик в густой куге. И только после всего описанного ты получал право опустить свою снасть в крохотное оконце среди листьев кувшинки – и то такое упражнение удавалось тут только обладателю очень длинного удилища, у меня таковое было и я, разумеется, хотя бы поэтому надеялся здесь хоть на какой-то успех
Всю положенную работу я проделал и крючок с насаженным на нем навозным червем, грузило-дробинку и поплавок в оконце рядом с листом-блюдцем кувшинки наконец опустил… Поплавок чуть вздрогнул и тут же замер в ожидании дальнейших событий. И события не заставили себя долго ждать: совсем скоро поплавок чуть качнулся, чуть огрузился в воду, а там и все быстрее и быстрее стал уходить в сторону… Подсечка – и кто-то довольно сильный, упорный оказался у меня на крючке.
Судя по характеру поклевки и по поведению попавшейся на крючок рыбы, я почти тут же сделал вывод: окунь! Сейчас главное, не пустить этого окуня в траву, не дать ему запутать леску в зарослях кувшинки… И вот первый подарок Долгого озера показался из воды… Нет, это совсем не окунь – увесистая, плотная рыбка, словно хороший карась, куда больше моей ладони, блестящая, в золотистой чешуе с ярко-красными нижними плавниками … Конечно, это была красноперка, самая первая моя красноперка – пожалуй, самая красивая рыбка среди всей прочей так называемой белой рыбы.
Пойманная красноперка в садке. Поплавок снова аккуратно опущен в оконце среди листьев кувшинки. Поплавок замер и опять почти тут же все быстрей и быстрей стал уходить в сторону… И еще одна точно такая же рыбка-красавица оказалась у меня в садке.
Облюбованное мной оконце среди травы исправно поставляло и поставляло мне одну красноперку за другой. Почему эти рыбы-красавицы не разбегались в разные стороны, не исчезали, не покидали того места, где я вытягивал и вытягивал из воды одну за другой их родных сестер?.. Уж на что азартными бывают другой раз окуни, но и то умеют они остановить свой азарт, почувствовав беду, и в конце концов покидают то место, где один за другим пропадают их собратья. А тут какое-то безразличие ко всему на свете, кроме навозного червя, опущенного им под нос вместе с предательским крючком.
Не знаю, сколь долго продолжалась бы такая ловля, если бы я сам не закончил ее, посчитав, что пойманного сегодня вполне хватит и мне и моим соседям, которых я время от времени снабжал рыбой.
День спустя я снова навестил Долгое озеро, снова забрался в воду чуть ли не по пояс, и опять, как и в первый раз, красноперки тут же находили моего червя, а там и одна за другой оказывались у меня в садке.
Но потом что-то случилось, что-то произошло там, в воде, и дальше своих красноперок я не нашел. Может, они переместились куда-то? Я еще и еще раз расчищал подходы к воде в новых, на мой взгляд, очень даже замечательных местах, но своих знакомых красноперок так нигде и не нашел. Возможно, в конце концов я бы и отыскал этих рыб-красавиц, но тут от Долгого озера меня отвели лещи, что, по рассказам, моих друзей-паромщиков, как раз теперь подошли большущим отрядом к острову, поднявшемуся высоко из воды чуть ниже Слемских Борков. Этот остров я отыскал, отыскал и лещей и здесь, за колдовской охотой на окского леща о своих красноперках и подзабыл.
Увы, этих рыбок, похожих одновременно и на увесистую плотву и на золотистого карася, я долго нигде не встречал, хотя и ловил все это время рыбу в самых разных местах, от подмосковных водохранилищ до Нижней Волги. Говорят, что очень приличные красноперки ведутся в той же Ахтубе, но там я охотился больше со спиннингом, а потому и не встретился с красноперкой.
Но вот Архангельская тайга… Я с весны до глубокой осени исследую и исследую самые разные таежные озера и тут в озере с таким же именем, как и то озеро Долгое в пойме Оки, наконец встречаю рыбку-красавицу в золотистой одежде с ярко-красными, щегольскими плавниками…
На Долгое озеро я прибыл в середине июня, когда только-только отыграл свои игры-нерест местный лещ. Подправил свое будущее жилище, охотничью избушку, подремонтировал лодчонку-челночек, выдолбленную из целого осинового ствола, «зарядил», как говорят здесь, свою самоловную снасть-жерлицы и теперь каждое утро отправляюсь в путешествие по озеру, больше похожего на тихую, глубокую реку, чтобы проверить свои самоловки, снять пойманных щук, а затем, наловив новых живцов, снова зарядить свои самоловки.
В то утро я также объехал все свои жерлицы, а там и отправился на поиски новых живцов, которыми надо было заменить уснувших и сорванных щуками. Живцов-окуней наловить в Долгом озере было не очень сложно, но окуньки, хотя и дольше держались на крючке, но наших щук интересовали меньше, чем живцы-плотвички. А потому я и вел свой челночек-долбленку вдоль самого берега и все время приглядывался, не мелькнет ли где желанная плотвичка.
И вот, кажется, этих рыбок я наконец обнаружил… Опускаю в воду у самой травы крючок с червячком, и поплавок тут же исчезает под водой, исчезает быстро, резко, совсем не так, как при поклевке плотвы…
Легкая подсечка – и у меня в руках вместо ожидаемой небольшой плотвички увесистая, красивая рыбка с ярко-красными брюшными плавниками… Красноперка!
Я приглядываюсь к воде и вижу, как у самого берега крутятся возле травы быстрые, резвые рыбки, будто играют друг с другом в какую-то свою игру.
Крючок с червяком снова в воде, и снова почти тут же у меня в лодке оказывается еще одна, точно такая же, красноперка…
Догадка моя подтверждается: эти рыбки-красавицы здесь, возле самого берега, открыто играют свою главную в жизни игру. Да, все получается именно так: только что отнерестились лещи, а следом за ними обычно и идет нерест красноперки.
Солнце уже успело высоко подняться над тайгой и теперь оно заглядывает прямо в воду: весь заливчик-пятачок, где нерестятся сейчас мои красноперки, насквозь просвечивается солнцем, и от этого веселого утреннего света рыбки, кажется мне, суетятся, носятся взад и вперед еще быстрей, еще резвей.
Я опять предлагаю красноперкам, занятым очень важным для них делом, своего червяка, и они опять никак не отказывются от него…
Вот это рыбки: и икру мечут и от закуски не отказываются, да, еще мало того, завидев моего червя, сразу забывают о своем главном деле и наперегонки бросаются к нему.
Красноперок, мечущих икру, действительно можно было ловить и ловить. Но такая ловля не доставляла мне никакого удовольствия – мне никак не хотелось мешать главному делу моих милых рыбок. И я отложил свою удочку и дальше оставался возле нерестящихся рыбок только молчаливым наблюдателем.
Шло время, все выше и выше поднималось солнце, скоро полдень – мне уже давно пора было наловить живцов и «зарядить» свои жерлицы-самоловки, но я все еще оставался здесь, где встретился с рыбками-красавицами, и по-прежнему не отмечал признаков того, что игра-нерест собирается стихнуть, остановиться хотя бы на время.
Мне давно была пора приниматься за свои обычные дела, и перед тем, как взять в руки весло и тихонько отвести от берега лодку, я все-таки вспомнил о своей удочке и еще раз решил проверить: так ли уж охочи до еды эти красноперки, мечущие икру, или же моим червяком интересуются все-таки рыбки, не принимавшие непосредственного участия в нересте…
Червяк, насаженный на крючок, в воде. И как раньше, тут же к этому червяку бросается рыбка, только что игравшая со своими товарками… Я вижу эту рыбку, схватившую моего червяка, и не по поплавку, а по движению этой красноперки определяю момент подсечки.
Рыбка, почувствовав крючок и леску, которая никак не желает ее отпускать, кинулась было в сторону, перевернулась на бочок и вот-вот должна была последовать за моей снастью… И тут из-под лодки тенью-молнией метнулась к рыбке, попавшейся на крючок, очень приличная щука.
Щучью челюсти сжаты, охотник, перехвативший у меня рыбку, останавливается после броска-атаки. Я хорошо вижу все, что происходит сейчас в воде, и потихоньку-потихоньку стараюсь подтянуть щуку-разбойницу е своей лодке.
Моя красноперка пока у щуки поперек пасти – хищница пока не переворачивает добычу, чтобы затем проглотить. Я, конечно, не надеюсь доставить в лодку эту щуку. Сейчас она, почувствовав сопротивление мой снасти, разожмет челюсти и оставит рыбку, попавшуюся на мой крючок. Но удачливый охотник пасть пока не раскрывает, и я медленно-медленно подвожу эту щуку к борту своей лодки. В воде уже мой широкий подсачек. Вот-вот я подведу его под оплошавшую рыбину… Но в это время из-под моей лодки вырывается еще одна тень-молния и хватает поперек туловища щуку, которая пока так и не разжала свои челюсти. И весь этот «слоеный пирог»: красноперка, щука и еще одна щука, - по инерции медленно движется в сторону к берегу.
Я снова приподнимаю свое удилище и пробую подтянуть этот чудовищный «пирог» к лодке. И страшный «пирог» вроде бы начинает подчиняться мне…
Подсачек снова в воде… Вот-вот… И в конце концов я все-таки подхватывают своим подсачком обеих щук.
Щука, атаковавшая свою соплеменницу, опомнилась только тогда, когда я поднял ее вместе с подсачком из воды – она широко раскрыла пасть и отпустила свою добычу. А самая первая щука-охотница разжала челюсти и освободила мою красноперку уже в лодке.
Красноперка, попавшаяся мне на крючок, как и ее подруги, оказавшиеся ранее в моей лодке, была чуть побольше моей ладони. А вот самая первая щука, напавшая на красноперку, выглядела куда солидней своей добычи – весу в ней было явно за килограмм. Вторая же щука меня, честно говоря, немного разочаровала. Судя по всем предыдущим встречам с такими вот каннибалами, килограммовый «живец» должен был соблазнить охотника никак не менее трех килограммов весом, на самом же деле этот охотник, поплатившийся за свою патологическую жадность, был не намного тяжелей своей предполагаемой добычи.
Щуки успокоились у меня в лодке. Успокоилась вода возле моего суденышка, и я снова хорошо видел в этой прозрачной воде красноперок, красноперок и красноперок, которые, как ни в чем не бывало, продолжали свою главную в жизни игру тут же, где только что объявлялись их главные враги-щуки.
Такие вот это невозмутимые, открытые рыбки-красноперки, рыбки-красавицы!
Закончил я эти воспоминания о своих красноперках и решил напоследок заглянуть в «старинные» книги, доставшиеся мне от деда и от отца. И здесь, в «Спутнике рыболова-удильщика» (автор Н. Рождественский. Москва. 1928 год) с удовольствием перечитал строчки, посвященные нашей рыбке-красавице. Я думаю, что и вы не откажетесь познакомиться с описанием красноперки, оставленным когда-то на страницах «старинного» «Спутника рыболова-удильщика»:
«Хотя эта рыба и очень похожа на плотву, но между ней и обыкновенной плотвой имеются весьма существенные различия… Красноперка гораздо шире обыкновенной плотвы; крупноватой своей фигурой и складом она очень похожа на подлещика, покрыта чешуей желто-золотистого блестящего цвета; края чешуи как будто оторочены золотисто-коричневой каемкой; перья, особенно нижние, ярко красного цвета, отчего она и получила свое название; глаза коричневые. Все это вместе взятое делает из красноперки одну из самых красивых наших рыб. Изредка попадается особая разновидность красноперки с красной чешуей, называемая, например, в Вышнем – Волочке – корольком… Ловить красноперку надо по преимуществу на червя, но можно также и на хлеб. Клев ее совершенно отличен от клева плотвы: она не теребит, не рвет, не таскает крючка, схватив за кончик червяка; красноперка или вовсе не берет, или берет верно…»